Вход
Регистрация
Сразу скажу: НЕ МОЁ. Повторюсь: НЕ МОЙ ТЕКСТ. И ещё раз: НЕ МОЙ РАССКАЗ.
Поместил я текст сюда в рамках обсуждения недавнего литературного конкурса и, надеюсь, для участников будет понятно — зачем я это сделал. Если нет — увы, виновен, не сумел объяснить. Но текст хороший, мне нравится, есть чему поучиться.
С автором согласовано. Тему автору показал, так что плюсики ставить можно, автору понравится. И комментировать тоже, да.
Дарья Булатникова
Запах угля, вкус крови
Тормозящий поезд в последний раз содрогнулся, лязгнул сцепками и встал. Проводница Таня открыла дверь, и из разбавленной мутным светом фонарей тьмы в тамбур хлынула прохлада. Пробормотав Тане «До свидания!», Шутов спрыгнул на перрон. Замер на секунду, словно проверяя готовность, и только тогда позволил себе выдохнуть тепло спального вагона, пахшее дезодорантом и кофе. А потом глубоко, во все легкие, вдохнул воздух родного города.
Славянка. Все то же — запах угля, вкус угля… Шутов дегустировал его, словно старое вино. Запах угля. И вкус угля — похожий на вкус крови.
За спиной неслышно двинулись вагоны, где-то вдали перекликались мужские голоса, ночной перрон был абсолютно пуст, если не считать уныло бредущей по нему собаки. Шутов потянулся и облизнул пересохшие губы.
Город ещё не знал, что он вернулся.
Он не стал брать такси, если можно так назвать выжидавшие на привокзальной площади потрепанные «жугули» и совсем уж убитый «фолькс». Как раньше, пошел пешком. По пешеходной улочке вдоль железнодорожных путей — к высокому мосту с прогибающимися под его весом досками. Впрочем, они точно так же прогибались и когда Шутов был юным студентом а не тридцатисемилетним заматеревшим мужиком.
Потом — вдоль бесконечного забора складов, мимо одинаковых двухквартирных коттеджей. И повернуть на Парковую улицу, которая вела к когда-то его дому. К дому, где он родился и вырос, где прошло детство и часть юности, где…
Он остановился и прислушался.
Ночь зудела стрекотанием то ли цикад, то ли мопеда — его заветной детской мечты. Где-то хрипел шансон и слышались вопли пьяной драки. Шутов улыбнулся. Тот, прошлый, он бы от греха обошел бессмысленную потасовку. Но сегодня ему было все равно — он стал другим. И дерущиеся, словно почуяв в темноте опасного зверя, стихли. Только сбивчивый топот в темноте — прочь, пока есть шанс спасти шкуру.
Теперь Славянка принюхивалась к нему, как раньше он — к запаху её угля.
* * *
Гуцко точно знал, что умирает. Необыкновенная ясность мысли была следствием того, что он уже третий день не пил. Водка закончилась, а встать и дойти до магазина, где всегда найдется компания, готовая налить полстакана, Гуцко не мог.
Что случилось и когда — он не помнил. Пока была водка, кашель и слабость не волновали. Ничто не волновало. Засыпал, просыпался, прокашливался, ощущая шершавую боль под ребрами, и глушил её парой стаканов. Боль уходила — растворялась в хмельной волне, как и весь остальной мир. Ещё маячили рядом какие—то мужики, булькали «родимой», тянули к себе газету с чайной колбасой и крошащимися ломтями ноздреватого хлеба. Потом куда-то делось все — мужики, колбаса, хлеб… И водка. Иссякла водка.
А вместе с ней ушли и силы. Кое-как Гуцко сполз с продавленного дивана и доплелся до ванной с грязным унитазом и капающей из крана ржавой водой. Там пришло окончательное понимание того, что дело хреново. Перед глазами все плыло, ноги не держали. Обратно он добирался на карачках, запинаясь о валяющиеся повсюду пустые бутылки и почему-то валенки. Откуда у него столько валенок? Эта мысль была последней, Гуцко ткнулся лицом в дурно пахнущую наволочку и отключился.
Очнулся абсолютно трезвым и бессильным. Лежал, с ужасом понимая, что до ванной ему уже никогда не добраться, истекал липким потом и мочой, выкашливал легкие в пыльную тишину, уговаривал кого-то помочь. Ответом был лишь крысиный писк.
А когда смерть уже маячила на пороге рваной фигурой, появился Витька Шутов. Гуцко не удивился — кто же, как не Витька должен был явиться ему вместе с костлявой? Смерть и мёртвые — они же всегда рядом ходят…
Небритый, в мятом пиджаке, мёртвый Витька навис над Гуцко. Губы его шевелились, но понять, что он говорит, было невозможно. Гуцко попытался отмахнуться от него, не получилось — тело забилось в очередном приступе кашля и опало.
— Прости... меня... — просипело откуда-то изнутри него. — Прости...
— Ты что?! — заорал Шутов. — Ты что, Серега?! Ты, блин, не умирай, погоди! Я сейчас…
Он шарил по карманам в поисках телефона, потом уговаривал скорую приехать. Врач отказывался госпитализировать — Шутов совал ему деньги: доллары, рубли, евро. Наконец Гуцко перекинули на носилки и погрузили в раздолбанный уазик. Шутов в больницу не поехал, но пообещал попозже проведать и проверить. Врач хмыкнул и прямо сказал, что Гуцко не жилец.
— Ты уж постарайся, пилюлькин, — буркнул Шутов. — Вытащишь — гораздо больше дам. Запомни — гораздо.
Он проводил взглядом удаляющийся по дворовым колдобинам микроавтобус и выругался. Плохо. Со всех сторон плохо. И для дела, и вообще… Нужно было вернуться раньше. Не выжидать и страдать фигней, а просто купить билет на проходящий поезд, шугануть неотступно следующую по пятам команду и ехать. Чтобы разобраться, наконец, что же случилось тогда, пятнадцать лет назад.
Нужно запереть Серегину квартиру. Шутов поднялся по пяти знакомым ступеням и толкнул ободранную дверь. Неужели это — та самая квартира? Криво висящая на вылинявших обоях газетница, давным-давно вышитая Серегиной матерью, подтвердила: та самая. А вот и фотография в дешевой рамке — они с Гуцко и Митрофаном в нелепых спортивных костюмах стоят около забора. И довольно глупо улыбаются. Он тогда накопил денег на свою первую машину...
Шутов закрыл глаза и увидел объятый пламенем старый, но все ещё понтовый «мерс», несущийся в Ржавый яр. Услышал собственный раздирающий грудь крик. И — тишина, нарушаемая только отвратительным треском пожирающего машину и человеческую плоть огня.
Где-то громко запищала крыса. Мягкий удар, еле слышный скрежет и снова писк. Шутов поморщился, сдернул с гвоздя ключ, пнул изъеденный молью валенок и вышел.
Крыса пищала ему вслед отчаянно и безнадежно.
* * *
Он давно забыл о том, что сделал когда-то. Как чертил, как исписывал формулами листы миллиметровки, как паял схемы. Забыл, откуда и зачем появился высокий рубчатый цилиндр из нержавейки — сердце прибора, название которому он так и не смог придумать.
И уж точно Гуцко, умиравшего на старой железной кровати в шестиместной палате, не волновала судьба серого зверька, свалившегося с полки в этот цилиндр.
Обезумевшая от голода и жажды крыса третий день металась в западне. Верхние резцы сломались накануне, когда она пыталась выгрызть торчащую из стенки цилиндра кнопку. Кнопка провалилась внутрь, раздался тихий треск. Зубы дернувшейся крысы зацепились за оставшуюся круглую дыру и хрустнули. Она не скоро пришла в себя от боли и в очередной раз попыталась допрыгнуть до края цилиндра. Но он был слишком высоко, и крыса снова и снова, скрежеща коготками, безнадежно сползала по холодному металлу. Полежав и собрав силы, она вновь прыгала. Больше ей ничего не оставалось.
Темнота, сгустившаяся за крошечным пыльным оконцем кладовки, скрыла и странный, покрытый многолетней пылью агрегат, и его пленницу, и воткнутую в древнюю розетку электровилку, шнур от которой тянулся к прибору без названия. Названия не было, потому что сам его создатель не верил, что он может заработать. А когда все-таки заработал, сделал все, чтобы забыть об этом.
К измученному уколами и капельницами Гуцко подошел врач, подержал за запястье, оттянул веко на правом глазу и поморщился. Буркнул маячащей в дверях медсестре:
— В реанимацию. И скажи Пустовойтову, чтобы подсуетился. Передай, я просил. Вытащит этого ханурика, свое получит. Утром я к нему зайду.
Крыса, поводя впавшими боками, прицелилась и прыгнула. Упала и осталась лежать на дне цилиндра.
А в сгиб локтя Гуцко вонзилась очередная игла.
* * *
В ночной темноте ветер раскачивал за окном старый вяз. Ажурные тени метались по потолку — у ворот горел такой же старый, как вяз, фонарь. И тонко зудели комары…
Шутов лежал в пахнущей глаженым бельем и кислым тестом темноте и смотрел в светлые квадраты окна, боясь шевельнуться, чтобы не зазвенела металлическая сетка кровати. Или — чтобы не спугнуть того, кто стоит за окном? В переплете опять угадывалось его нечеловеческое лицо — огромное, внимательное и суровое. Шутов дунул вверх, остужая лоб. Что же он взмок-то так? Что же…
А ведь он забыл, совсем забыл, сколько лет прошло.
Ну зачем ему это было нужно?!
Затем. Он должен был вернуться именно сюда. В комнату с вязом и фонарем за окном. С тишиной, в которой слышен только комариный писк. Раньше звуки были другими: собачий лай, пьяное пение и… Закрыв глаза, Шутов словно наяву услышал шаги — тяжелые и неспешные. Шаги многих ног. Каждую ночь они раздавались в одно и то же время. Сколько ночей маленький Витька Шутов просыпался, боясь встать и глянуть. Потом преодолевал страх и иногда шлепал босыми ногами к окну, чтобы посмотреть на черных людей, идущих в ночной темноте по улице.
Вздрогнув, он попытался отогнать звуки прошлого, но не получилось. Шаги приближались. Глюк? — криво усмехнулся Шутов в темноту. А потом резко поднялся, заставив пружины кровати взвизгнуть.
Спустя минуту он стоял, прижавшись лбом к оконному стеклу, и смотрел на идущую мимо дома колонну. Черные лица, черные робы, на головах черные каски с волнистыми краями и слепыми фонарями. Как всегда, смена с работы шла устало, вразнобой…
Шутов отскочил от окна и потряс головой. Не может быть! Этого не может быть.
Потому что бытовки с душевыми на шахте появились ещё когда ему было лет двенадцать. После этого смены уже не шагали по улицам черными колоннами. Да и откуда им взяться, сменам, если шахта уже десять лет как стоит затопленная?
Нет больше шахты.
Постояв на холодном полу, Шутов вернулся к кровати и зачем-то достал из-под подушки «глок». Пистолет привычно лег в ладонь. Когда-то он выбрал его среди других моделей из чистого пижонства, но потом понял, что сделал правильный выбор. «Глок» был похож на него самого — такой же мощный и неторопливый. Но в любой момент готовый к беспощадной схватке.
Улегшись на скомканную простыню, Шутов положил пистолет на живот и почти мгновенно уснул, успев подумать, что когда-то для храбрости клал с собой в постель котенка Марсика. Чтобы тот уютно мурлыкал у него на животе. А теперь вот — «глок»...
* * *
Алексей Иванович Митрофанов озабоченно осмотрел кабинет. Все в порядке — герб города Славянка и портрет Президента на стене висят ровно, триколор в углу расправлен, на столе — ничего лишнего. Сразу видно — тут работает человек, пекущийся о вверенном ему городе.
Пройдя по скрипучему паркету, Митрофанов открыл дверцу шкафа и внимательно осмотрел в себя в зеркале, прикрепленном к ней изнутри. Ради сегодняшней встречи он надел привезенные из Лондона костюм из чистой шерсти и стильный галстук за две сотни фунтов. Пусть не думает гость, что он тут прозябает.
Алексей Иванович вгляделся в отражение собственного лица, свел брови, сжал губы. Меньше всего ему хотелось, чтобы тот, кто назначил ему встречу, понял, как он его боится. Как ненавидит и как надеется на то, что ему ничего не известно. А вдруг? Вдруг проговорится Гуцко? Давно надо было разобраться с этим алкашом. И чего медлил, чего ждал? Что подохнет от водки, которую он ему засылал чуть не ящиками? Что выжжет она ему остатки памяти?
А может зря он волнуется? Серега давно потерял человеческий облик. И хотя его все ещё не было в списках умерших, которые Митрофанов с надеждой просматривал на аппаратном совещании каждый понедельник, но звонить и требовать выпивки он перестал уже месяца полтора назад. Скорее всего, сдох и валяется в своей вонючей норе. Эта мысль ему так понравилась, что твердо сжатые губы искривились в улыбке.
— Алексей Иванович, к вам посетитель, — раздался из аппарата голос секретарши.
Митрофанов отскочил от зеркала, словно нашкодивший первоклассник, суетливо прикрыл дверцу шкафа и хрипло буркнул:
— Пригласи войти.
А сам уверенно и размеренно пошел к двери. Таких людей принято встречать. Даже если за тобой — Президент и триколор. Дверь распахнулась.
— Ну здорово, Митрофан, — без улыбки произнес Шутов.
* * *
Крысу разбудил запах. Резкая вонь горелой изоляции проникала через нос куда-то внутрь, заставляя чихать и мотать головой. Раздирая коготками ноздри, крыса пыталась избавиться от противных ощущений. Ничего не помогало.
Ещё не открыв глаза, Ольга почувствовала знакомый запах кофе. На кухне бубнило радио и слышалось позвякивание ложечки о чашку. Отец всегда вставал на рассвете, тихо спускался со второго этажа и в электрическом кофейнике варил себе большую чашку крепкого кофе. Очень большую, почти полулитровую. А потом закуривал одну из своих трубок и по квартире распространялся запах медового табака.
Старый холодильник урчал, изредка произнося громкое «та-та-та» и замолкая, чтобы отдохнуть. Тикали часы с боем, где-то лаяла собачонка... Сегодня можно было не спешить, подремать под тяжелым ватным одеялом, наслаждаясь запахами и звуками. Но Ольга встала, чтобы успеть принять душ и привести волосы в порядок. Её немецкий фен чувствовал себя явно неуютно в компании старого холодильника и часов — как юная красотка в доме престарелых.
А потом она вышла в знакомый до каждого кустика и камешка двор, прошла вдоль обложенных половинками кирпича клумб с отцветшими уже петушками. Немного постояла под старой акацией, на которую в детстве влезала за считанные секунды, и оказалась на родной улице. Едва не свернула налево — дорога к школе осталась привычной до автоматизма. Но сегодня ей направо. И дальше — за угол.
Тут дома стояли вплотную к тротуарам. Серый и красный полированный гранит и стекло. Заглубленные входы, глянцевые пилоны, клинками взмывающие к небу — царство современной офисной архитектуры. Ольга ещё помнила неказистые довоенные двухэтажки, которые стояли тут раньше. Но улица со старыми тополями и заросшими травой дворами осталась в прошлом. А новая поразительно напоминала застройку Чикаго или Нью-Йорка. Теперь тут деловой центр Славянки, а магазины, кинотеатры и рестораны дальше, там, где когда-то был заброшенный питомник. Как красиво цвел в нем вереск…
Вздохнув, Ольга подошла к двери из толстого, отливающего зеленью стекла, та медленно и бесшумно сдвинулась в сторону. Представился механизм, изнутри покрытый таким же слоем жирной пыли, что и гранит, тротуар и стекло. Уголь. Он оставляет свой след на всем. И вся эта жесткая и деловитая роскошь имеет запах угля, вкус угля... цену угля.
Вестибюль — все тот же гранит и бронза. Хотя она ожидала увидеть блестящий хром. Но полированный металл слишком быстро тускнеет от угольного налета и напичканного химией воздуха, с которым не справляются и самые лучшие кондиционеры, а бронзе это даже к лицу. Есть ли лицо у металла? Ольга не знала. Направляясь по пустому гулкому пространству к лифтам, она постаралась выбросить из головы подобные глупости. Каблуки четко печатали шаг по глянцевому камню, настраивая на предстоящую встречу.
В бесшумно движущейся кабине Ольга поправила перед зеркалом волосы и осталась довольна — стройная, почти девичья фигура, незаметный макияж, элегантный костюм, дорогая кожаная сумочка, которой она втайне гордилась. И только глаза выдавали напряженность.
Шутова Ольга увидела сразу, как только открылись двери лифта. Он ждал её не в шикарном кабинете, как ей представлялось, а по-мальчишески сидел в холле на подоконнике и курил. На фоне окна олигарх Витька Шутов казался огромным. Впрочем, он всегда был таким — значительно плотней и выше большинства сверстников. Те же крупные черты лица, те же угадывающиеся под одеждой мускулы спортсмена. Только густые волосы слегка тронула ранняя седина. Модная небритость и такой же модный, словно измятый, пиджак. Мачо. А глаза у мачо прежние — карие, опушенные слишком длинными для мужчины ресницами.
Увидев её, Шутов поднялся, швырнул в бронзовую урну недокуренную сигарету и шагнул к ней.
— Ну, здравствуй, — сказал он.
Нужно было, наверное, обнять и чмокнуть его в щеку, но Ольга вдруг поняла, что не уверена, как Шутов к этому отнесется. Как вообще относятся люди, подобные Витьке, к таким вот встречам с прошлым? Горькая улыбка тронула губы. Выходит, она — прошлое? Прошлое — ехидно подтвердил внутренний голос.
— Здравствуй, Оля, — повторил Шутов, оказавшись рядом, очень близко. И поцеловал ей пальцы. Не руку, а именно пальцы. А потом заглянул ей в глаза и весело улыбнулся. — Ты совсем не изменилась.
Неправда, изменилась.
— Я рад, что ты приехала. Ну, куда пойдем?
Она по-прежнему молчала, разглядывая его — человека, который создал весь окружающий гранит. И бронзу. И дома... немыслимый Чикаго в их ленивом солнечном краю. Создал и владел всем этим. Всемогущий и недоступный Шутов давным—давно управлял своей империей откуда-то издали. Мало кто знал, откуда.
— Ты приехала первой. — Он снова зачем-то поцеловал ей руку. — Остальные должны подтянуться. Ну что, может быть, сходим к школе? Или лучше посидим в ресторане? А помнишь?..
Она помнила.
Горько защемило сердце и захотелось уйти, вернуться домой и снова забыть, затолкать в самые пыльные уголки памяти и эту улыбку, и затененные ресницами глаза, и вихры, не желавшие лежать в модной прическе. Когда-то Шутов уже неловко пытался пригласить её в ресторан, а она почему-то испугалась и отказала — резко, почти обидно. И тут же пожалела об этом. Это было сразу после выпускного бала. На следующий день она уезжала сдавать вступительные экзамены в Академию. Раньше, чем Гуцко в Бауманку, а Митрофанов — в педагогический. А Шутов неожиданно для всех решил остаться учиться в местном горном техникуме.
— Я помню, — после глупой паузы пробормотала Ольга. — Пойдем… куда-нибудь.
Они вышли на затененную высокими домами улицу. Водитель огромного вишневого автомобиля включил зажигание, но Шутов покачал головой и взял Ольгу под руку.
— В школу?
— Она тоже… новая?
— Конечно. Перестроили все, что рушилось и обветшало. Ты давно тут не была?
— Почти двадцать лет.
Шутов присвистнул, изображая удивление. Хотя отлично всё знал.
— Значит, ты тогда сказала правду — уехала в новую жизнь навсегда.
— Не навсегда. Славянка не отпустила. Я знала, что когда-нибудь мы все вернемся сюда.
— Думаешь, я этого не знал? — он улыбнулся своей прежней безмятежной улыбкой. И Ольга вдруг поняла — Витька Шутов очень долго, все это время, готовился к тому, что они увидят, вернувшись.
— Твой дом не тронули.
— Спасибо.
— Да за что же?
Ольга хотела сказать — за запах отцовского кофе, бормотание радио на кухне, звяканье ложечки в чашке... И за петушки на клумбе, и за старую акацию, и за...
— За то, что ты есть, — неожиданно ляпнула она.
Шутов громко засмеялся. Они оба отражались в стекле сумрачного офисного здания — женщина в строгом костюме и мужчина в модном, словно измятом пиджаке.
* * *
Горбатый, отощавший почти до состояния скелета зверек с трудом поднялся на ослабевшие лапы. Посмотрел вверх. И прыгнул.
Все подернулось маревом. Вместо чудо-Чикаго вдоль покрытой выбоинами улицы стояли двухэтажные дома, на обшарпанных фасадах которых кое-где ещё оставалась серая, больше похожая на грязь краска. Ольга потрясла головой. Не нужно вспоминать сон. Ничего этого нет. Ни огромного холдинга, ни стеклянно-гранитных офисов, ни новой школы, ни-че-го. И самого Витьки Шутова уже пятнадцать лет — нет. Нигде и навсегда.
А есть все та же Славянка, старые тополя на улицах, трава мокрица во дворах, бывший хлебный магазин на перекрестке с жалостливо прикрытым фанерной рекламой окном. Поросшая бурьяном плешь на месте универмага и старательно побеленное крыльцо дышащей на ладан школы. Развалины шахт и обогатительного комбината...
И есть она, тридцатисемилетняя женщина, покупающая у старушки гладиолусы.
Он выбрала четыре роскошных пунцово-красных цветка и с ними вернулась в такси.
— На кладбище, — бросила она.
Когда машина тронулась, Ольга достала из своей кожаной сумочки черно-белую фотографию. С неё безмятежно улыбался Витька Шутов. Такой, каким она видела его в последний раз. Она навсегда уезжала в новую жизнь, он оставался. Его Славянка не отпустила. А потом и вовсе забрала навсегда.
Она прикрыла глаза, потому что сердце защемило вполне ощутимо. Впору искать нитроглицерин. Но нитроглицерина у неё никогда не было. Это у отца... которого тоже давно нет. Как нет его любимого электрического кофейника, полулитровой чашки... даже ложечки нет. Есть только дом, где живут чужие люди. Вчера она так и не осмелилась подойти и заглянуть во двор. Так что даже не знает, растут ли ещё там вдоль дорожки петушки. А вот старая акация жива, её верхушка выглядывает из-за дома. И от этой мысли вдруг отпустило сердце. Все осталось тут, никуда не делось. Просто видит это только она. Но вот откуда взялась та, новая Славянка из её гостиничного сна? Настолько реальная, что Ольга до сих пор помнила и бесшумное движение автоматических стеклянных дверей, и бронзовую урну, и запах. Неистребимый запах угля. Так похожий на запах свежей крови.
Она приоткрыла окно и глубоко вдохнула ворвавшийся в него ветер. Он пах углем и луговыми травами — полынью и клевером. Виляя, чтобы объехать глубокие ямы в старом асфальте, такси двигалось к заброшенной шахте, рядом с которой располагалось кладбище. Ольга была уверена, что безошибочно найдет могилу Витьки Шутова.
* * *
Каждый раз крысе казалось, что сил на следующий прыжок уже не будет. Но полежав и поплакав, она вставала и снова прыгала.
Ольга смахнула ладонью наваждение. Это все страхи, детские иррациональные страхи перед возвращением. Дома с брошенными квартирами, за выбитыми окнами которых живет только затхлая пустота. Крыши с почерневшим от времени шифером, унылая бедность и разруха. Как во многих шахтерских городах и поселках.
Но у Славянки был человек, который не хотел, не мог допустить этого. И единственным способом было — стать хозяином. Он и стал. Чего это ему стоило, знает только он, её бывший одноклассник, а ныне олигарх Витька Шутов. Ольга старалась об этом не думать. Ей достаточно было чувствовать рядом его широкое плечо, касаться его руки, слышать голос и смех. Он, как и раньше, смеялся много и с удовольствием.
— А Серега? Он же у тебя работает?
— Гуцко? Гуцко сейчас в Брюсселе, в командировке. Наш самоделкин какую-то новую штуку задумал, вот и шляется по миру, ищет подходящие технологии для комбината. Завтра обещал вернуться, так что как раз успеет.
Брюссель, технологии... Кто бы мог подумать тогда, что Серега будет шляться по миру. А Шутов...
— У тебя есть яхта? — неожиданно спросила она.
— Яхта? Зачем мне яхта? — Шутов даже остановился и озадаченно уставился на Ольгу.
— Ну, не знаю. У Абрамовича же есть.
— Нет у меня яхты. — Он почесал нос тем же жестом, которым в школе предварял решение на доске задачи или ответ по биологии. — Она мне не нужна, — твердо добавил Шутов, чтобы она не подумала, что он оправдывается. — У меня есть самолет. И пара вертолетов. Этого достаточно.
Она задумчиво кивнула, представив Шутова, летящим на вертолете над степью, над терриконами и копрами шахт. Над химкомбинатом, который превращал уголь в пластик и синтетическую резину. Над заводами, где из всего этого изготавливались тысячи наименований изделий. Над тем, что сейчас стоило миллиарды. И одну человеческую жизнь. Если Шутов отдал её за все это, значит, ему так нужно.
— Я сегодня был у Митрофана, — сообщил Витька и поморщился.
— Как он?
— Как и раньше. Был жуком, и им же и остался. Мэр, ёлки-палки...
Они неспешно шли вниз по улице. Появились нарядные витрины, навесы летних кафе со столиками, промчалась стайка тинейджеров в нелепых штанах, с наушниками на лохматых головах.
Ольга смотрела на Шутова и думала, что Лешка Митрофанов всегда болезненно относился к его успехам. Была ли это пятерка по математике или лишняя кипа газет во время сбора макулатуры. А уж когда повзрослели, и Витька стал явно превосходить его по всем параметрам, Митрофан и вовсе начал комплексовать. Шутов же продолжал считать его если не другом, то хорошим приятелем. Хотя поправки на хитрость и завистливость делал. И вот она, ирония судьбы — оба стали хозяевами Славянки.
— Но ты же мог...
— А зачем? — Шутов отвернулся. — Так было нужно. И учти — этим занимался не я.
Ещё бы. Повелевать из поднебесных высей, не марая рук.
— Сколько вы не виделись?
— Не поверишь — пятнадцать лет.
* * *
На этот раз прыжок был совсем неуклюжим. Крыса ткнулась в металлическую стенку окровавленной мордочкой, упала и затихла.
Пятнадцать лет назад... Почти день в день она стоит у поросшего барвинком холмика и смотрит на Витькино имя, выбитое на дешевом бетонном памятнике. Когда ей позвонила одноклассница Ленка и сказала, что Шутов разбился и сгорел в своем дурацком «мерсе», она не поверила. Но Ленке нельзя было не верить, она работала медсестрой в городском морге Славянки. И она видела то, что осталось от Витьки. Плакала пьяными слезами и описывала в подробностях. Ольга старалась её не слушать.
Она положила гладиолусы у основания памятника и заметила, что бетон уже начал разрушаться, а плита слегка наклонилась. Пройдет ещё лет десять—двадцать, она упадет, и Витькино имя затянет вначале барвинком, а потом землей.
— Спасибо.
Насмешливый голос за спиной заставил её вздрогнуть. Не нужно оборачиваться. Не надо, нельзя! Но придется. Только собрать в кулак нервы и унять бешено колотящееся сердце.
Впрочем, черт с ним, с сердцем.
Ольга резко выпрямилась и оглянулась. Из-за солидного черного креста на соседней могиле вышел Шутов. Стоял, щурился, разглядывая её и покосившийся памятник, и гладиолусы. Потом отшвырнул сигарету, подошел и поцеловал ей пальцы.
— Ну здравствуй, Оля, — произнес он и улыбнулся. — Ты совсем не изменилась.
— Какого черта?! — разозлилась Ольга. — Зачем? Зачем тебе это было нужно, Шутов?!
— А лучше бы меня тогда убили? — Витька снова насмешливо прищурился и тени от длинных ресниц легли на небритые щеки. — Нет, даже тогда, пятнадцать лет назад, я психом не был.
— Так это...
Он кивнул и снова посмотрел на памятник. Нет, психом он не был. А вот дураком... В тот день он выпил, довольно много и явно из сомнительной бутылки. Ехал по трассе и чувствовал, что это может плохо кончиться — тошнота подкатывала к горлу, в глазах плыло. И тут какой-то парень на обочине. Голосует. Прав у парня не было, но водить он умел. По крайней мере, сказал, что умеет. Согласился сесть за руль. А когда Шутов отошел за кусты, чтобы избавиться хотя бы от части выворачивающей наизнанку тошноты, «мерс» рванул с места. И почти сразу загорелся и огненным факелом помчался по склону Ржавого яра.
Некоторое время Шутов, отчаянно крича, бежал за ним. А потом вдруг понял. Два раза он не внял предостережениям. Первый раз — велосипедной цепи, оставившей на теле причудливую вязь кровоподтеков, второй — просвистевшей у плеча пуле. В третий раз слепой случай снова подарил ему жизнь и придется её спасать.
Тогда он и ушел, пешком. По степи, в нэзалэжну... Бросил все — родных, друзей, наметившихся уже партнеров, две коробки скупленных за копейки и бутылки акций шахт и комбината. Сколько с тех пор он сменил стран и имен, Шутов уже не помнил. Сколько смертельных схваток выдержал, собирая команду и обретая свою тайную, замешанную на крови власть. Сколько жизней забрал, сколько сохранил — сложная арифметика темной стороны его жизни. Если кто-то и вел счет, то его команда да ещё неразлучный с ним «глок».
— Ты знаешь, кто?
Шутов кивнул. С утра он успел побывать в больнице. И Серега Гуцко, которого врачи на время привели в сознание, ему рассказал. Гуцко даже вспомнил о своем приборе без названия. Потому что эта штука была создана, чтобы убить его, Шутова. И Серега был уверен, что убила.
— Витя, все были уверены. Ленка сказала, что у... того парня были пломбы в точности, как у тебя. Три штуки, на тех же зубах. А иначе опознать было невозможно.
Шутов посмотрел вверх, на несущиеся облака, на пролетающих птиц, и сжал губы. Ольга не сводила с него глаз. Потом прикоснулась к плечу, сильному и теплому даже под пиджаком из тонкого льна.
— Странно. — Он произнес это с расстановкой. — И Серега странную вещь сказал.
— Какую?
— Он вспомнил, что задумал, конструируя свою машинку. Что можно создать некое поле, способное изменить будущее, изменив судьбу всего одного человека. Но не любого. Поэтому они и выбрали меня. Он и Митрофан.
— Не верю. — Ольга вздрогнула и убрала руку с его плеча. — Митрофан выбрал тебя не поэтому. А выбрал тебя именно он.
— Я знаю. Теперь знаю. Но это уже неважно.
— И что ты будешь делать дальше?
— Уже ничего. Серега умер. Я простил его. Он мог сделать так много. А сделал только это...
— А Митрофан?
Шутов лишь улыбнулся в ответ и крепко ухватил Ольгу за локоть. На секунду прижал к себе, и она успела ощутить между ним и собой какой-то посторонний предмет. Что-то тяжелое лежало в кармане стильного пиджака.
Не будет он ей ничего рассказывать. Ни об остекленевших от ужаса Лешкиных глазах, ни о его крике, что все придумал Серега, а он ни при чем. И вообще, это невозможно — убить с помощью какой-то железяки, включенной в обычную розетку за двадцать километров от... Шутову хотелось, чтобы все поскорее закончилось. От финала этой истории он удовольствия не ждал.
Так что лучше промолчать. Скоро она все узнает. И поймет. Но его это как-то мало беспокоило. Главное — не сам скажет.
Они молча дошли до кладбищенских ворот, где Шутова ждал большой вишневый автомобиль, купленный им накануне, и поехали к каналу. Стояли на его бетонном берегу, рассматривая глубокую воду.
— Смотри, Оль. Жаворонок.
Ольга лишь на несколько секунд перевела взгляд на кувыркающуюся в небе крохотную птичку. Да, жаворонок, безмятежно распевающий над степью.
Раздался всплеск, а когда она обернулась, Шутов снова спокойно вглядывался в воду. Но карман его пиджака, она была уверена, теперь был пуст.
* * *
Последний прыжок был действительно последним. Крыса так и не смогла больше встать и найти опору — лапы разъезжались на полированном металле. Теперь она лежала неподвижно, и только дрожь впалых боков говорила о том, что она ещё жива.
— Ну должен же быть у него какой-то костюм, — с досадой произнес Шутов, разглядывая недра старого шифоньера. Там на плечиках болтались застиранные рубашки, под ними валялись драные тренировочные штаны. Костюма не было.
Ольга подошла и критически осмотрела полки. Взяла майку и ситцевые трусы, осмотрела. Положила обратно и вздохнула.
— Купим все в магазине.
Шутов покосился на неё и кивнул. Завтра они похоронят Серегу Гуцко, который так и не смог простить самого себя. Надо было Шутову вернуться раньше...
— Мне тут сон приснился, — зачем-то сказал он. — Черная колонна.
— Шахтерская смена? — Ольга, как все тогдашние дети Славянки, тоже помнила эти молчаливые усталые шествия.
— Она...
Может быть, мы вернулись сюда, чтобы видеть странные сны? Эта мысль её почему-то успокоила и примирила с действительностью.
— Пойдем, нам пора.
— Погоди.
Он легко и целомудренно прикоснулся губами к её виску. Словно прощался — как тогда, когда она уезжала, а он оставался.
Когда они вышли в коридор, Ольге почудился тонкий, похожий на детский, стон. Оглянувшись, она толкнула дверь и увидела маленькую грязную кладовку. Пахло горелой изоляцией. Сзади подошел Шутов, обнял за плечи. Так они и стояли, разглядывая единственное, что успел сделать Серега за свою жизнь — аппарат, больше всего напоминающий архаичную стиральную машину.
— Тут дохлая крыса, — пробормотала Ольга, заглянув внутрь аппарата.
Шутов наклонился, чувствуя рядом её тепло. А потом сунул руку в цилиндр и ухватил тощее тельце.
Крыса дернулась, забилась и попыталась его укусить, но без зубов ничего не получалось.
Засмеявшись, Шутов положил крысу на пол.
— Извини, но жратвы тут, похоже, нет. Сможешь выжить, живи.
То ли движение руки Шутова, то ли попытки крысы вырваться сделали свое дело, но прибор снова издал треск, и из розетки поднялась струйка дыма.
* * *
Гуцко хоронила только она да несколько старушек, как на работу приезжающих на кладбище каждый день — в надежде поесть и выпить на поминках, да получить памятный платочек. Платочков у Ольги не было, поминок она не устраивала, поэтому раздала довольным бабка по сто рублей, и они засеменили к воротам — сегодня должны быть ещё одни, куда более пышные похороны. А это так, разминка.
Двое пьяных мужиков шустро забросали могилу землей, установив плохо оструганный крест. Получили обещанную плату и побрели вслед за бабками. И Ольга, наконец, осталась одна. Можно было помолчать.
Теперь их могилы рядом — Шутова и Гуцко. Она решилась на это только потому, что Витька сам сказал ей, что простил Серегу. Значит, так тому и быть...
Громко зарыдали трубы. Над кладбищем взметнулась стая черных птиц. Ольга вздрогнула и растерянно обернулась. Огромная толпа людей собралась на главной аллее. Говорили речи, перемежаемые звуками духового оркестра, кто-то шептался, кто-то отводил глаза, чтобы не выдать радость.
Она положила обоим по букету ранних астр и снова оглянулась. Дорогой, сверкающий лаком гроб, в котором лежал Митрофан, начали опускать в могилу. Теперь трубы пели негромко и печально.
Вот и прошли эти три странных дня в городе детства. А она так и не поняла, были они или нет. Что заставило её вернуться сюда? Уж точно не так и не состоявшаяся встреча одноклассников. Тогда что?
Трубы снова зарыдали.
* * *
Пятнадцать лет назад в Ржавый яр огненным факелом катился Витькин «мерс». И в нем кричал и пытался открыть дверцы человек, который мог превратить Славянку в лучший город земли. И не превратил.
Хмурый парень на краю склона постоял, прислушиваясь к отвратительному треску жрущего машину и человеческую плоть огня, и ухмыльнулся. Чики-чики. Задание выполнено, Митрофан будет доволен.
* * *
Крыса в грязной кладовке, отлежавшись, встала и поковыляла в угол к давным-давно прогрызенной в полу дыре. Там должна лежать припасенная корка, а подальше есть лужа, натекшая из прохудившейся трубы. Крыса будет пить из неё. Долго-долго.
Сообщение отредактировал yagga: 26 August 2017 - 15:14
Наверх
