34 ответов в теме

[Semi]

Топик для конкурсных работ.

Объявление конкурса, правила можно найти тут

 

Список рассказов:

 

Второй

Карантин

Морская болезнь

Ушын-Тухун

Сообщение отредактировал Semi: 28 September 2015 - 0:29

[Semi]

Второй

 

 

Спойлер

Орбитальная база

Семь часов утра. Когда-то это было лучшим временем предстоящего дня — можно, не вставая, упорядочить планы и перспективы. Потом это было время мечты — можно примерно оценить, сколько осталось дней до призыва, и ещё раз убедиться, что готов и духом, и телом.

Сейчас осталась привычка — одна из многих, созданных мемплантом для будущих боевых пилотов. Промежуточная версия, никогда не выходившая на открытый рынок, с двадцатью процентами на осложнение, и без автоматической деинсталляции. Зато почти бесплатная для своего набора функций.

 Перед глазами развернулся список почты, пришедшей за ночь. Три заказа на внутрисистемный транспорт, один — через два сектора. Письмо от родителей, двенадцать напоминаний о неоплаченных счетах, две рекламных листовки.

Мемплант подсветил одно из писем. Восемьдесят процентов релевантности по предварительному сканированию семантики? От незнакомца? Пётр хмыкнул и открыл письмо.

От: Варри Коосула

Тема: Заказ, тридцать тысяч кубометров, один день, два сектора

Тело письма: Привет, пилот! Мне попалось интересное дело. Это касается твоей карьеры. Помнишь Анатоля? Он обещал поговорить за тебя в комиссариате, если мы справимся.  Остальное лично.

Осмысление и прикидка вероятностей заняли ровно двадцать семь секунд. Пилот рывком поднялся с постели, заправил её и начал одеваться. В фоне мемплант составил вежливый ответ, подтверждающий желание встретиться.

Строка “Если это то, что я думаю, то я согласен даже бесплатно” в ответное письмо не вошла. “Но мне уже тридцать девять, куда я годен?” — тем более.

  Капсула

Сознание возвращалось рывками. Сначала Пётр почувствовал левую руку – и закричал. Так он понял, что жив. На секунду замолчал, попытался покрутить головой, но, не успев закричать, снова потерял сознание.

Очнувшись во второй раз, он до крови закусил нижнюю губу и открыл глаза.

Темнота была – хоть глаз выколи.

Дико болела левая рука, голова раскалывалась на части, мутило с такой силой, что уплывало сознание. Стараясь не делать резких движений и не шевелить головой, Пётр потянулся вперёд, неловко повернулся – и от боли отключился снова.

В третий раз он долго лежал неподвижно. Не шевелясь, не думая и даже почти не дыша. Рука почти не чувствовалась, и это было скорее хорошо. О голове так нельзя было сказать при всём желании, но к тошноте тоже можно привыкнуть. Главное – не делать резких движений. Пётр несколько раз глубоко вдохнул, осторожно приподнял голову и попытался сесть, опираясь здоровой рукой об пол.

Осколки были повсюду. Правая рука оказалась порезанной в нескольких местах, но по сравнению с левой, её можно было назвать здоровой. Немного крови – пустяк. Левую руку Пётр почти не чувствовал. Иногда она давала о себе знать, вспышка боли заставляла вздрогнуть, и Пётр, уже не в силах кричать, лишь стискивал зубы сильнее, пережидая.

А из глаз текли слёзы.

Прежде чем Пётр встал, прошла вечность. Он цеплялся за стены — почти теряя сознание, содрогаясь в приступах рвоты — но не оставлял попыток. Глаза по-прежнему ничего не видели, и Петр не знал, то ли он ослеп от удара по голове, то ли в рубке настолько темно.

На ощупь, крохотными неуверенными шагами, Пётр подошёл к пульту управления. Чтобы понять, что плита, расколотая в нескольких местах и страшно мешающая, и есть пульт, потребовалась ещё одна вечность и несколько кругов по капсуле. Осознание, что пульт управления превратился в мусор, тоже пришло не сразу.

Голова по-прежнему соображала плохо, но вместе с этим пониманием пришло озарение. Пульт управления — неотъемлемая часть капсулы, и мог быть расколот только вместе с ней.

Но с разрушением капсулы пилот погибает тоже.

Туман в голове медленно рассеивался, даже левая рука почти перестала болеть.

“Я мёртв!” Пётр думал, что крикнул это вслух, но на деле не смог даже прошептать.

Почти сразу пришла другая мысль. О том, что если он умер, то давно должен был возродиться в клоне. И если он находится не в медотсеке на станции, а в рубке собственного корабля, тогда… что?

Думать о смерти не хотелось. Думать о том, что случилось, и почему он жив – тоже. Вообще не хотелось ни о чём думать; закрыть глаза, заснуть, а потом проснуться – и чтобы не было под руками разбитого пульта, над головой – разбитой капсулы, за стенами – трупов. В том, что в искореженных обломках живых больше нет, сомневаться не приходилось. Пётр, пилот-хаулер второй категории, так и не получивший за десять лет полётов первую, закрыл глаза и представил, во что превратилось всё, что было за пределами капсульного отсека. Если капсула пилота, сердце и душа корабля, превратилась в мусор, значит, грузовика “Каррин” больше не существует.

Во всяком случае, одним куском.

Пётр случайно опёрся об остатки пульта обеими руками – и чудовищная боль вырвалась наружу. Пётр кричал, падая на спину, а боль, вытекая из левой руки, пройдя через голову, разливалась по всему телу.

Потеряв сознание, Пётр всё ещё кричал.

  Медотсек

Смерть отличается от сна только глубиной.

Просыпаясь, Пётр уже знал, что он был мёртв — не из-за памяти, как это случилось, а потому что чёрный омут, из которого выплывало сознание, был вязок и тягуч, как и все четыре предыдущих смерти.

Память, что он попал под огонь за два прыжка до точки назначения, пришла чуть позже. Вой защитных систем, пытающихся отстрелить вражеские ракеты — последнее осознанное воспоминание. На линии фронта не бывает нейтральных кораблей.

Осознание, что груз уничтожен или разграблен — ещё позже. А это значило, что он не справился с заданием. Мемплант подтвердил: статус контракта — провален.

Вежливая медсестра проводила его в душ — как всегда, пространственная ориентация восстанавливалась одной из последних. Не лучший возможный ход процесса, но бывает и хуже. Пётр лично знал человека, который вспоминал, как читать, только к пятому часу новой жизни.

Под обжигающе-ледяными струями воды ушли злость и отчаяние. Осталась обречённая решимость студента-двоечника, идущего на последнюю пересдачу.

От традиционного обеда пришлось отказаться, несмотря на плохую примету. Времени не было. Груз надо доставить за сутки, десять часов уже ушли на смерть и воскрешение, ещё минимум пять — даже при идеальном стечении обстоятельств — уйдёт на оформление документов и повторный полёт.

Значит, не больше четырёх часов на то, чтобы добыть новый грузовик. С маскировкой.

Пётр проверил кредитный лимит, убедился, что с деньгами проблем не будет. Осталось найти друзей, у которых есть лишний грузовик армейской поставки со спецсистемами — и вот это было куда сложнее.

Два часа бесплодных попыток и сообщений спустя — “адрес вычеркнут”, “извини, старик, не моя компетенция”, “а что, ты ещё не во флоте?” — Пётр отзвонился заказчику и признал, что контракт действительно провален.

Ещё через пять минут он был полон новых надежд.

  Рубка

Путь в сторону рубки занял несколько дней. Пётр терял сознание, падал, вставал, проваливался в забытьё, но продолжал идти, отчаянно надеясь, что там, в рубке, уцелело хоть что-то. Или хотя бы кто-то. В коридорах царили хаос и смерть; фонарик, найденный в разбитой капсуле, выхватывал то обломки, то обгоревшую проводку, то обугленные стены, дыры в перекрытиях… И – людей. Ещё недавно они были живы, а теперь – кто-то сгорел, кто-то задохнулся в ядовитом дыму, кто-то погиб под осколками.

Только пилот пробирался в сторону рубки и, кажется, был ещё жив.

Искусственная гравитация работала, пусть и в десятую часть мощности. Воздух провонял дымом и гарью, но по крайней мере он был. Надежда, что на корабле что-то ещё работает, заставляла его идти вперёд.

До дверей, ведущих в рубку, оставалось метров пятьдесят, когда силы оставили пилота. Он сполз на пол, прислонился спиной к стене, закрыл глаза. Под веками было ясно видно: вот он входит в рубку, под ногами всё те же осколки, но у почти неповреждённого пульта стоит электронщик Ольстер и, тыкая своими инструментами по микросхемам, пытается соединить неработающие контакты напрямую. Рядом толстяк Глен навалился на пульт и пытается связаться то с капсулой пилота, то с ушедшими к двигательному отсеку ремонтниками, и ему даже кто-то отвечает. А перед обзорным экраном стоит капитан, Анатоль, китель валяется рядом, а Анатоль тыкает пальцем в экран, на котором среди помех можно угадать кусок звёздной системы…

Из полузабытья Петра вывел странный звук – словно от корабля, со скрипом и скрежетом, отрывали огромный кусок. Пол мелко завибрировал, потом дрожь стала сильнее, воздух пришёл в движение. Через несколько секунд всё стихло. Покрывшись испариной, Пётр округлившимися от ужаса глазами смотрел в конец коридора, где находилась рубка, и откуда был слышен этот душераздирающий скрежет. Однако дрожь прекратилась, звук стих, а в луче фонаря не было видно ничего необычного.

Поднявшись на ноги, Пётр побрёл к цели своего путешествия. Остаток пути дался ему с трудом — но, стиснув зубы, он держался на ногах и шёл вперёд.

 “Думать только о следующем шаге, так легче...”.

Оказавшись у дверей в рубку, приложил ладонь к считывателю. Подождал, приложил ладонь снова. Зачем-то огляделся вокруг, толкнул гигантскую бронированную дверь. Что происходит? Не работают приводы двери? Не работает считыватель? Не работает система опознавания? Да, да и да – может быть всё, что угодно. Но должен же быть какой-то другой выход!

Пётр, почти не соображая, что делает, толкал дверь, стучал по ней и кричал, пока не отбил себе здоровую руку и не охрип. На секунду остановившись, Пётр огляделся ещё раз – и зацепился взглядом за светодиод рядом со считывателем. Не веря, он погасил фонарик и посмотрел снова. Ошибки быть не могло. Пётр закрыл глаза и обессилено ткнулся головой в стену. Зря, всё зря. Красный цвет. Там, в рубке – вакуум. Пётр снова ткнулся головой в бронированную плиту стены и от боли потерял сознание.

Очнувшись, он долго лежал на спине, бездумно глядя в потолок. Капсула разбита. В рубке – вакуум. Живых на корабле нет. Передатчик – чтобы просто послать сигнал бедствия – и тот находится в рубке. Можно перекинуться через ограждение второго яруса и разбиться о бетонный пол, это хотя бы будет быстрее, чем угасать от недостатка кислорода. Почему, ну почему не сработала его капсула? Будь он простым членом экипажа, а не пилотом, успел бы добраться до обычной спасательной капсулы, отстрелился бы от корабля, послал сигнал о помощи…

Стоп. Спасательная капсула. Может, это – выход? Отсек с капсулами находится на другом конце корабля, там тоже может быть вакуум, но чем сидеть и ждать смерти, может, попробовать?

Пётр зашевелился, приподнялся, сел на колени. Закусив губу, резко поднялся на ноги. Огляделся, закрыл глаза — перед глазами всплыла намертво вбитая схема корабля (вот уж когда пригодилась!). Выключил фонарик, снова зажёг. Побрёл по коридору, мысленно обещая себе, если выживет, пилотировать только самые маленькие корабли.

Потому что нет больше сил идти.

  Блокадник

Процесс первого согласования пилота и корабля не требовал человеческого внимания, но мог идти только в тишине, темноте и при условии неподвижности пилота. Каждый раз Пётр хотел увидеть, как цифры на индикаторе готовности сменятся с 99% на 100%. Каждый раз желание не сбывалось.

Пётр закричал и проснулся.

Перед глазами стоял образ из сна — он идёт по мёртвому кораблю, он ранен и, кажется, почти потерял руку. Бесконечный коридор, по которому надо идти, потому что…

Здесь память расплывалась и таяла. Но сон был реален. В глубине души пилот знал, что это реальность, что он не умер, или умер не совсем. Но так не бывает — а если бы и было, специальным указом президента запрещалось существование лишних копий пилотов капсул.

Правильный и законный путь — а также положительная отметка в резюме — выдать координаты спецслужбам, которые устранят проблему.

Пилот фыркнул. Прогнал рабочий цикл системы маскировки, убедился, что двигатели готовы к старту.

Звёзды слились в сияющий коридор, до первых гиперворот осталось десять минут пути.

“Я сделаю это сам, потому что я не хочу светить груз перед полицией”.

Проходя сквозь третий блокадный отряд на линии фронта, он уже знал, что это не так.

  Спасательная капсула

О том, что на корабле есть живые, Пётр начал догадываться, когда до отсека со спасательными капсулами оставалось метров двести. Первым знаком стал попавший под ноги окровавленный кусок тряпки. Пётр приподнял ногу, мутным взором посмотрел на тряпку, безразлично шагнул вперёд. Пол под ботинком неожиданно окрасился красным.

Пилоту понадобилось сделать ещё несколько шагов и случайно обернуться назад, чтобы сообразить, что здесь что-то не так. Если по отсекам прошёл пожар, если в живых никого не осталось, крови здесь быть не должно. А позади в свете фонарика отчётливо виднелись кровавые следы, начинающиеся от той самой тряпки и заканчивающиеся у ботинок пилота.

Пётр судорожно вздохнул, вновь повернулся и пошёл дальше. До отсека капсул ещё идти и идти; неизвестно, сможет ли он сделать эти несколько сотен шагов, чтобы получить призрачную надежду на спасение. Или чтобы увидеть, что отсек разгерметизирован, что там нет ни одной целой капсулы, что механизм пуска требует энергии, которой у него нет, потому что корабль разрушен. Разрушен, чёрт его дери!

Пётр повернул за угол и от неожиданности остановился. Прямо перед ним, на полу, виднелся отчётливый кровавый след. Он начинался от пятна на стене и тянулся по полу в ту же сторону, куда шёл Пётр. Пилот повернул голову и посмотрел на собственную левую руку. Кость по-прежнему торчала из предплечья, рука висела плетью, но крови не было. Не считая той, что засохла на рукаве комбинезона, на ладони правой руки, на лице, на ботинках…

На полу пилотской капсулы, которая осталась далеко позади.

Откуда-то появились силы. Пётр, как заворожённый, шёл вдоль следа, забыв об усталости. Поворот, другой, раскуроченная дверь в зал, за которым ближайший вход в отсек со спасательными капсулами… Не без труда Пётр перебрался через  остатки двери и, едва отдохнув, снова двинулся было вдоль всё того же кровавого следа, но тут увидел странную неестественность в окружающем – и остановился.

Капли крови, что до сих пор складывались в относительно прямую дорожку, здесь, в этом зале, стали идти странным, неестественным, хаотичным зигзагом. Словно тот, кто шёл сюда, внезапно потерял направление и, обезумев, начал метаться из стороны в сторону.

Пётр стоял, а свет от фонарика медленно двигался вперёд, освещая след, оставленный тем, другим. Который прошёл здесь совсем недавно и которого пилот так надеялся найти. Лишь после того, как луч пробежал через весь зал от начала и до конца трижды, Пётр, кажется, понял, почему человек проделал столь странный путь. И что он искал.

Но так и не понял, зачем.

Словно заворожённый, пилот медленно пошёл вдоль следа. Когда он уткнулся в первый труп, остановился. Сколько прошло дней с момента катастрофы? Три? Пять? Неделя? Человек в обугленной одежде, с неестественно вывернутой ногой и с сизо-чёрной рваной раной в животе, все эти дни был мёртв. Он, Пётр, даже не смог бы с уверенностью сказать, встречался ли он с этим человеком, не говоря уже об имени. Но тот, кто пришёл сюда раньше, целенаправленно шёл именно к нему.

Пётр посветил фонариком на лицо лежавшего перед ним. Глаза человека были аккуратно прикрыты.

Экономя силы, Пётр пошёл напрямик. Словно желая что-то найти или доказать самому себе, свет его фонарика изредка выхватывал лица людей, оставшихся здесь. Большинство из них он не знал. С некоторыми встречался во время полёта или в доках. Кое с кем успел познакомиться. Рядом с каждым из них останавливался этот, неизвестный. Теряя время, теряя драгоценную кровь. Теряя шанс на спасение.

Отсек спасательных капсул оказался цел и почти невредим. Пожар добрался и сюда, но лишь слегка опалил стены и потолок, не нанеся существенного вреда. Пётр шёл вдоль стены, вдоль которой находились спасательные капсулы и лишь отмечал про себя: “Капсула отстрелена. Капсула повреждена. Отстрелена. Отсутствует. Отсутствует. Повреждена…”

Капсул не было. То ли люди успели спастись, то ли капсулы снесло взрывной волной, которая почему-то пощадила сам отсек, но для него, пилота второго класса, Петра Джаней, спасательной капсулы не осталось. Уже ни на что не надеясь, Пётр шёл вперёд, продолжая, словно минуты оставшейся жизни, отсчитывать капсулы, которых не было.

В конце коридора он резко остановился. Посветил фонариком вперёд, потом – себе под ноги. Удивлённый, повернулся в сторону капсул. Шлюз, ведущий к последней капсуле, был открыт. И именно оттуда снова послышался стон.

Каждая спасательная капсула предназначалась для одного человека. Двое могли влезть внутрь, но при этом дальнейшее путешествие было бы для них весьма некомфортным. Троих капсула не могла бы вместить при всём желании. В этой, единственной уцелевшей, уже кто-то был.

Несколько минут Пётр вглядывался в мертвенно-бледное лицо. Потом человек в капсуле открыл глаза — и Пётр узнал его.

- Глен? Ты жив?

- А-а, Пётр… - Глен едва шевелил губами, но тем не менее говорил ясно и отчётливо, - не ожидал тебя увидеть. Ты уже давным-давно должен был забыть этот маленький инцидент, получить страховку, найти новое корыто для полётов, - Глен слабо улыбнулся.

Пётр только рукой махнул:

- Вернусь – запрошу неустойку. Моя капсула – вдребезги. Я, кажется, тоже, - Пётр кивнул в сторону своей левой руки, плетью висевшей вдоль тела.

- Ты ещё неплохо держишься, - Глен попытался подмигнуть, но вместо этого просто закрыл глаза, - а мне недолго осталось. В спине - осколок. Может быть, не один. Если б я не был таким толстым, погиб бы вместе с остальными, а так… вот.

- А капсула?

- Капсула? – переспросил Глен, - капсула – фикция. Ты думаешь, сел в капсулу – и полетел домой? – Глен засмеялся, но потом вдруг поперхнулся, сплюнул кровью на живот, посмотрел прямо на стоящего перед ним пилота: - Это тебе не пилотская капсула. Эта штука годится только чтобы убраться подальше от разрушенного корабля, да подать сигнал бедствия. А потом – сиди внутри и надейся, что кто-то тебя найдёт до того, как ты сдохнешь.

- Тогда зачем ты сюда шёл, Глен?

- Понимаешь, Пётр… Жить очень хочется. Даже мне. Даже сейчас. Хотелось воспользоваться этим шансом.

- Ну так воспользуйся, чёрт тебя дери! Чего ждёшь?

- Я пробовал, - голос Глена становился всё глуше, - механизм отстрела не работает. Наверное, энергии нет, - Глен еле слышно вздохнул. Потом снова посмотрел пилоту прямо в глаза: - Но у тебя есть шанс, Пётр. Ты знаешь, какой груз мы везли?

Пётр покачал головой:

- Военная техника. При чём тут это?

Глен снова засмеялся:

- Эх ты, пилот. Мы везли истребители. Настоящие боевые истребители. Я лично их принимал. Но я не умею водить даже простейший челнок. А вот ты можешь справиться.

- Что с них толку, если они в виде деталей, рассованных по разным ящикам?

- Эти были в сборе, залезай да лети. Сходи, проверь.

- А ты?

- Я уже пришёл. Медик говорит, что я уже умер – а мне нет смысла ему не доверять, - и Глен снова слабо улыбнулся, - возьми его себе, может, он и про тебя так же пошутит, - и Глен протянул Петру коробочку с роботом-диагностом.

Пётр кивнул и, положив диагноста в карман, направился прочь.

Уже у выхода из шлюза Пётр обернулся:

- Глен, скажи… Зачем ты закрывал глаза людям? Там, в зале?

- Понимаешь… Я их всех знал. Пройти мимо них и не сделать хоть что-то я не мог.

Пётр кивнул вновь и пошёл в сторону грузового отсека, который был совсем рядом.

  Место боестолкновения

Оттормозившись и зависнув в паре километров от обломков «Каррина», Пётр присмотрелся — то есть, разведсистемы блокадника собрали адаптированную картинку для человеческого восприятия.

 Тишина. Работает блок искусственной гравитации. Фрегат без идентификации в половине мегаметра от обломков. Есть рассеянное свечение в инфракрасном диапазоне. Содержание азота и кислорода в пространстве существенно повышено. Вероятность условий, всё ещё пригодных для жизни — семьдесят процентов.

“Сто процентов” — мысленно поправил Пётр. Он знал, что происходит внутри. Знал и видел, как хороший навигатор видит будущий маршрут, а хороший поэт — ненаписанное стихотворение.

Силовое поле едва слышно шипело, поглощая скользящие в космосе микроскопические объекты и перерабатывая их в энергию.

Фрегат начал разогрев варп-двигателя. Пётр направил корабль на запасную точку, разогнался, отдал команду на вход в варп-режим — и тут же отстрелил капсулу в сторону обломков.

Пилот фрегата потратил секунду на оценку рисков и выгоды, и исчез в стреле варп-туннеля, направившись следом за пустым блокадником.

Капсула с Петром внутри неторопливо приближалась к развороченному корпусу «Каррина».

Блокадник, подчиняясь последним командам, вышел из варпа и растворился в пустоте космоса. Рано или поздно пират его найдёт, идеальной маскировки не бывает — но два-три часа Пётр выиграл.

  Грузовой отсек

Ощущение важной забытой детали преследовало Петра несколько последних часов. Боль не давала сосредоточиться на нём. На подходе к грузовому отсеку из блуждающих мыслей собрался образ: в обход шлюза в него не попасть! Работает ли шлюзовая камера? Ещё одна возможная проблема на пути...

Шлюз, ведущий в грузовой отсек, выглядел целым. Пётр не без труда нацепил на себя скафандр, хранившийся тут же, ткнул кнопку активации механизма и замер, ожидая чуда.

Он ни на что уже не надеялся. Единственный живой в мёртвом корабле, Пётр готов был провести свои последние часы здесь, в шлюзовой камере. Позади осталась целая жизнь. Впереди - метр стали, вакуум, остатки груза и, возможно, шанс на спасение. Шанс, которого ему могут не дать.

Механизм тихо щёлкнул и за спиной сошлись створки дверей, отсекая шлюзовую камеру от остальной части корабля. Пётр закрыл глаза и медленно сосчитал до ста. Когда он открыл глаза, прямо перед ним оказался проход, ведущий в грузовой отсек. Пётр задержал дыхание и шагнул вперёд.

Только когда двери шлюза закрылись за спиной, Пётр медленно выдохнул. Повезло. Хотя бы здесь – повезло. Он огляделся, пытаясь сообразить, в каком месте корабля сейчас находится, и где могут быть истребители, о которых говорил Глен – и тут же увидел перед собой боевую машину.

Она занимала чуть ли не четверть всего грузового отсека. Верхняя часть её упиралась в потолок, нижняя терялась далеко внизу. Повсюду валялись обломки, в стенах и потолке зияли огромные пробоины, но Пётр не видел всего этого. Словно заворожённый, он двинулся вперёд, желая прикоснуться к этой машине – и немедленно наткнулся на ограждение. Очнувшись, Пётр посмотрел перед собой, снова огляделся вокруг.

Он находился почти под самым потолком. Отсюда шло множество дорожек – по всему отсеку. Часть была разрушена. Часть держалась на честном слове и могла рухнуть в любую минуту. Но самое неприятное было в другом: чтобы попасть к боевой машине, нужно было спуститься в самый низ.

Одно неверное движение - и его не спасёт то, что искусственная гравитация почти не работает. Хватит и высоты, и силы тяжести, чтобы сломать шею. Пётр подошёл к лестнице, посмотрел вниз. Глубоко вздохнул и, неловко схватившись за поручень правой рукой, начал спускаться.

Ступенька. Вторая. Третья. Ещё одна. Самым сложным было работать рукой, но Пётр стиснул зубы и, постаравшись отключить голову, продолжал спускаться. Туман клубился перед глазами, в голове гудело, ноги дрожали. Шаг. Ещё шаг. Ещё. Смертельно уставший, Пётр спускался вниз, уже не замечая, что с каждым шагом слабеет всё больше.

Сознание отключилось, когда Пётр проделал едва ли половину пути.

  Домой

Четыре боевые машины. Новейший тип, ещё не протестированный в бою. Во всяком случае – официально не протестированный. Все четыре в целости и сохранности Пётр доставил на секретную военную базу – далеко за передовой, в тылу у противника. Вопрос о происхождении вмятин и сколов Пётр проигнорировал. Вопрос о неполном боезапасе – тоже.

Он просто дождался разгрузки, немедленно запросил разрешение на вылет и, едва дождавшись команды, послал корабль прочь.

Всю обратную дорогу – мимо патрулей, мимо заблокированных секторов, мимо боевых кораблей, готовых уничтожить сразу, не задавая лишних вопросов – Пётр почти не спал. Едва он закрывал глаза, как тут же видел самого себя – он, другой он, открывал глаза, смотрел на самого себя, улыбался и едва слышным голосом говорил: “Так я всё-таки выжил…”

Пётр почти не разговаривал с командой, отвечая лишь на запросы, касающиеся полёта. А рядом с ним, в той же капсуле, лежал он же.

Пилот старался лишний раз не смотреть на самого себя, но всё равно знал ответ на тот нечаянный вопрос, заданный много часов назад – целую вечность.

“Нет. Не выжил. Я всё-таки не выжил”.

О письме от бывшего заказчика мемплант сообщил, когда до места назначения оставалось меньше часа лёту.

“Принимая во внимание… Учитывая обстоятельства… Блестяще проведённая операция… Приняты в боевую группу…”

Пётр проглядел письмо и, задумавшись на мгновение, стёр из памяти.

Через несколько минут пришёл вызов из рубки.

- Пётр, срочный запрос. Очень большая шишка хочет с тобой поговорить.

- Передайте ему, пусть убирается.

- Сдурел, пилот? Соединяю, договаривайся с ним сам.

Экран включился, показывая крупного человека в военной форме. Шрам над левой бровью, ёжик седых волос. Погоны… А, какая разница. Кажется, Пётр мельком видел его там, на базе, куда он вёз груз.

- Вы получили моё письмо? – тон у военного был такой, что хотелось вскочить и немедленно рявкнуть что-то вроде “Да, сэр!”.

С трудом подавив в себе это желание, Пётр прикрыл глаза.

- Да.

- В течение трёх дней жду вас в тренировочном лагере. Координаты найдёте в письме.

Вот она. Мечта всей жизни. Добился. Но какой ценой?

Стараясь сохранять самообладание, Пётр негромко ответил:

- Я отказываюсь.

- Что? Не понял!

- Я отказываюсь! – сказал Пётр громче.

- Вы вообще соображаете, что говорите, пилот? Большие люди замолвили за вас слово, а вы…

- Убирайся к чёрту, - пробормотал Пётр и отключил связь.

Потом, убедившись, что с кораблём всё в порядке, слез с кресла и сделал шаг к человеку в скафандре, лежавшему рядом.

- Я уже получил своё, - сказал Пётр тихо. Потом посмотрел на измождённое лицо человека, лежавшего перед ним, и добавил, - мы получили.

Пётр потянулся к человеку и наконец-то закрыл ему глаза.

 

[Semi]

Карантин

 

Спойлер

            Допрос шел туго. Для пленного, прикрученного к металлическому стулу на вражеском челноке-разведчике, инсигнианец держался с удивительным хладнокровием, да оно и не удивительно - они вроде как рептилии, или может ящерицы; тут вот эта старая заезженная фраза про холодную кровь как раз становится буквальной. В новостях любят смаковать про них ужасы, то съели кого живьем, то еще чего - кто верит, кто нет. Чего не скажешь для поднятия боевого духа, а враньё же с ходу не проверить, тем более в тылу. Да я вот сколько к ним летаю, а чтоб живьем кого съели - не слышал. Думаю, всё же пристрелят сначала, вот тогда да, тогда могут..

            - Время теряем, Док. - сказал Мак, наш первый пилот, обращаясь к командиру. Док - специалист по ксеноморфам, редкий говнюк, но дело свое знает крепко, даром что выгнали из Имперского спецкорпуса за пьянство.

            - Молчит, скотина. - продолжил Мак, - Нехрен с ним церемониться. У меня плазменный резак в нижнем трюме лежит, наполовину заправлен еще..  Подрумянить ему задницу, сразу станет разговорчивей.

            - Яйца себе им подрумянь, бык мороженый, - Док был зол, видимо за сегодняшней суетой так и не успел похмелиться. - Если хоть один волосок с него упадет, я тебе сам этим резаком все места подрумяню..

            Я поглядел на голую чешуйчатую кожу инсигнианца и  решил уже подначить Дока с этим "одним волоском" -  а покажи мне на нём хоть один волосок, учёный ты наш, в говне мочёный. Но поведение пленного начало вдруг меняться, и эти изменения, вначале почти незаметные, мне не понравились. Ох, совсем не понравились.

            Спала поволока с глаз, до того мутных от шока и боли, перестали дрожать перепончатые пальцы, и черные вертикальные зрачки, только что бессмысленные и пустые, вдруг наполнились жизнью - да не просто жизнью, а яростной холодной силой, и странный звук - "тиинк-тонк" вдруг явственно прозвучал в моих ушах.

            - Один волосок упадет. - инсигнианец заговорил. Без интонаций и эмоций, холодным и механическим голосом. - Я наполовину подрумяню тебе задницу. У меня резак заправлен, и нехрен с ним церемониться..

            Его глаза начали вылезать из орбит, и голос сорвался на свист, как у выбитого напором клапана давления, и чешуйки на коже головы начали топорщиться, становиться дыбом.

            - Ложись! - заорал я, падая за тумбочку со шприцами и ампулами, над которыми колдовал Док, и падая заметил, что Мак уже лежит, укрыв голову руками - шустрый сволочь, не зря бывший зеленый берет.

            Взрыв был сильным, хотя я ждал намного худшего. Да нет, херня какая-то, а не взрыв - ну заложило уши, стекло побилось всё - нет, ребята, смертник-подрывник не так взрывает корабль противника, совсем не так...

 

    Я осторожно привстал. Инсигнианец всё сидел, привязанный к стулу, но головы у него больше не было, а шея была порвана лохмотьями, и торчали из неё не вены-артерии с ихней голубой кровью, а провода и трубки. Робот, значит. Вот падла, не попадались нам ещё настолько похожие на них роботы.

            - Твою-то мать... - Мак тоже встал, стряхивая с себя осколки стекла. - Док, ты же сказал, чистый он.. никаких вживленных сюрпризов, нафига же тогда твои сканеры? Сколько денег стоят, а толку нет..

            - Цыц. Заткнитесь. - Док уже смахнул мусор с терминала бортового компа. - Анализатор, полный отчет. Все записи произошедшего в архив, полный запрет на любую связь подтверждаю, еще двое суток, пока не войдем в свой космос..

            Экран заморгал, как поток водопада побежали диаграммы.

            - Краткий отчет голосом, - сказал Док. - Потом почитаю.

            - Опасность минимальна. - заговорил анализатор. - Токсичные, радиационные, биологические угрозы не обнаружены. Есть небольшие количества неизвестных  органических соединений. По первичной оценке, угрозы для жизни не представляют.

            - Хрена ли себе - "неизвестных соединений". - Док казался встревоженным, да и кто бы на его месте был спокойным. - Что значит неизвестных? Что, в этой вселенной есть какие-то ещё неизвестные нам вещества?

            - Полный анализ займет несколько часов. По первичной оценке, угрозы для жизни нет. Очистка воздуха включена, в

срочной эвакуации необходимости нет, угрозы для жизни экипажа не обнаружено..

            Док выключил динамик и поглядел на меня.

            - Ты. В рубку управления, при малейших проблемах сразу вызывай. Мак. Начинай наводить тут порядок, труп не трогай, я скоро вернусь.

            Док исчез в дверях. Побежал к себе по срочному делу, а уж что за дело такое - это и к бабке не ходи, кто с ним летал, все в теме, шила в мешке не утаишь.

            Но хотел бы я знать, как он умудряется протащить через контроль столько спирта.

 

            Спал я плохо. Я и так-то последнее время отвратно сплю, а после таких нервных встрясок и подавно. Из зыбкого и тягучего забытья меня вырвал сигнал оповещения.  Срочный сбор в рубке, уровень один. Срочный сбор, срочный..

            Кроме Дока, никто не мог его дать, у нас не боевой крейсер с многими сотнями экипажа и десятками офицеров.

Если Док опять перебрал, и захотел срочно спеть нам с Маком пару песен нео-хиппи, с которыми тусовал в молодости - клянусь, я дам ему в рыло, и плевать на месяц гауптвахты.

            В рубке нас ждал Док. Он был в парадной форме (вот же чёрт, я даже не знал, что он возит её с собой), весь выглаженный и подтянутый, и перегара я при входе не уловил. Впрочем, возможно, это из-за усиленной воздухоочистки..

            - Господа. - Док говорил твердым, совершенно трезвым голосом, и это было просто невозможно. - Господа, прошу прощения, что нарушаю ваш сон, но дело отлагательства не терпит.

            У меня глаза полезли на лоб, и я переглянулся с Маком. Я и не знал, что наш кэп знает такие слова. Всё же пьян в дым? Но его вид.. нет, он вроде не пьяный..

            - Я долго и мучительно размышлял, господа, и пришел к выводу, что честь военного, честь офицера несовместима с теми действиями, которые мы проводили в тылу противника. Это было отвратительно и бесчеловечно. И я.. я не могу с этим примириться.

            Док расцепил руки, сведённые за спиной, и в его правой руке мы увидели пистолет. С полным индикатором заряда, снятый с предохранителя. Ледяные мурашки побежали по моей спине. Док, похоже, поехал мозгами от пьянства и нервного стресса, и был безумен и непредсказуем. Мак рядом со мной глухо крякнул и застыл на полусогнутых ногах; тоже мне, спецназ херов, разве что под себя не навалил..

            В следующий миг Док приставил дуло к виску и выстрелил. Сверкнул разряд, запахло озоном, и наш капитан с обугленным горелым обрубком вместо головы обмяк и повалился на пол. Вот это поворот, мать его.. Говорили ему врачи, что не нужно столько бухать, белая горячка, не иначе..

            Мы убрали его тело в холодильник, и записали рапорт для отправки в штаб, когда станет возможна передача без риска себя обнаружить. По своим каютам мы с Маком разошлись молча.

 

           

            Лучше спать я после всего этого не стал. Автопилот вёл челнок сам, я вышел взять банку жратвы, вернулся в каюту, и просто сидел на койке. К вечеру я всё же задремал - сидя, одетый, но меня разбудил звук открывающейся двери. Забыл запереть, вот же раздолбай - и ко мне каюту втиснулся Мак.

            При обычных условиях меня бы это не встревожило. Но не сейчас, нет, не сейчас...

            - Прошу простить, дружище. - Мак проникновенно прижал руку к груди, и это было непохоже на него, совсем не похоже. - Есть разговор, прошу уделить мне минуту..

            Я обалдел, но спросонья еще не оценил ситуацию правильно.

            - Ты.. да ты что, обдолбан? Ты же клялся, что та пыльца счастья уже кончилась, опять меня киданул и заначил дозу? Мог бы и поделить, а ещё под друга косишь..

            - Нет. В этом невиновен, чистая правда, дружище.. Да если бы в этом было дело.. Ах, мой друг! Я о другом. Эти генетические эксперименты на планете.. Док был прав, это гнусная, отвратительная мерзость.. Ты-то не всё знал, ты же оставался на орбите, на челноке. Да, они другие, то что неестественно для нас, для них привычно, но вправе ли мы переделывать других существ - и существ разумных, по своему подобию? И так ли хороши мы сами, а? Нет, не уверен..

            Теперь до меня начало доходить, я уже очухался и внимательно его рассматривал. Что-то очень уж похоже на Дока вел себя Мак, его голос дрожал, и провалиться мне на месте, но в его глазах блеснули слезы. Слезы у Мака? Да в рот мне ноги, если бы мне кто такое раньше сказал, я бы расхохотался. Но почему-то сейчас мне было не смешно. Я похолодел и подобрался, сидя на койке, и выдавил из себя улыбку. Руки он всё время держал в карманах.

            - Забей, зачем этот базар. - я перебил поток его слов, половина из которых была государственной тайной, а другая половина была еще хуже. Не слышать бы мне лучше этого всего, ох, не слышать..

            - Все мы знали, что едем не на рыбалку, не на пикник, ёпта.. Война есть война..  - я лихорадочно прикидывал, как мне поступить, и хорошо бы было решить это прямо сейчас. Броситься на Мака? Нет, куда там, я простой штурман, гражданский из последнего призыва, а он накачанный тренированный боец, хоть и бывший, но ещё из тех, настоящих..

            - Да, это так. Но отправляясь на рыбалку, нужно быть готовым, что не всякую рыбу будешь в силах вытащить. А если долго ловить рыбу, будь готов что рыба начнет ловить тебя. - Мак вынул руки из карманов комбинезона. Как я и ожидал, в одной из них был пистолет, тот самый.

            Звук выстрела ударил мне в уши, а запах горелого мяса в нос.

            Он был чертовски тяжел, и я вспотел, пока дотащил его тело до холодильных камер в трюме.

 

            Прошли сутки, и я составил новый отчет для штабистов. Вот прямо сейчас, из пограничного, но уже нашего пространства, летит сквозь пустоту к их антеннам мой закодированный секретный сигнал.

            Нет, я в порядке. В рубке, в соседнем кресле лежит пистолет. Я разрядил его. Объявят карантин, конечно. Они делают так всегда, но мне нечего бояться. Только легкое головокружение и слабость, "тинк-тонк, тииик-тонк", иногда позванивает в ушах.

            Анализатор показывает норму, и его данные тоже пошли в отчет, тоже несутся сквозь космос, и я бы даже при желании не мог их подделать. И это им тоже известно.

            Я специально составил свой рапорт так, чтобы в нём остались неясные и интригующие места. Казалось бы, что может быть проще - спецоперация в тылу, не слишком удачная, да..  Но мне показалось это правильным - привлечь к ней особый интерес, возможно, сам генерал Морти будет вести расследование, а он советник министра, а там и до Верховного рукой подать. Странные желания, верно? Обычно армейцы сторонятся больших погон как огня, а я сам не зная почему, хочу их внимания..

            Что я скажу им, если всё получится, как я задумал? Не знаю. "Тиинк-тонк", тихонько играет в моей голове, и я почему-то уверен, что обязательно найду нужные слова. А может, слова к тому моменту станут уже и не нужны.

            Такая вот необычная история, господа.    

[Semi]

Морская болезнь

 

Спойлер

Капитан Эриксон был в ярости. За те тридцать лет, что он управлял Арго, на нём не случилось ни одного убийства. Ни одного до последнего времени. Три дня назад убили Молоха. Жирной свинье перерезали глотку прямо в постели. Может он это и заслужил, но убийство на корабле-колонизаторе не шутка. Последний подобный случай произошёл сорок лет назад. Убийцу тогда долго искали всем кораблём. Причина, по которой этот вид греха был так редок на Арго, проста. Она умещается в четыре буквы – шлюз. В последний раз, когда один человек пролил кровь другого, не было милосердия. Это вопрос банального выживания всего корабля. Убийцу отправили в открытый космос. Естественно, без скафандра.

Убийцу Молоха тоже искали, но пока не нашли. Очевидно, что Джейк Экнер получил такое прозвище не за добрый нрав. Мастером он был от бога, но какого чёрта эти безмозглые идиоты поставили его главой группы?! Понятно же было, что он ни капли не смыслит в руководстве. Проще было перечислить тех, кто не относился к Джейку хотя бы с неприязнью. Эриксон давно отчаялся найти убийцу на основе мотива.

К сожалению, убийца не оставил ни одной зацепки. Его никто не видел. Ни одного отпечатка пальцев. Нет оружия убийства. Единственное, что было известно про убийцу: либо он чрезвычайно удачлив, либо хороший техник. Камеры в секторе семь отключились ровно на две минуты. Во всём, мать его за ногу, секторе! В существование такой удачливости капитан не верил даже с учетом барахлящей системы видеонаблюдения. Этот парень просто гений какой-то. Следов вмешательства в систему техники не обнаружили. Будто кто-то заглушил сигнал на пару минут. Хотя… А это идея. Очевидное же решение, почему он сразу не подумал о нём.

– Сергей, а можно заглушить сигнал с этих камер?

Капитан обращался к молодому подтянутому парню. Тот резко пошёл в гору, после того как кто-то перерезал горло его шефу.

– Теоретически, – тот посмотрел, как капитан судорожно вертит на пальце обручальное кольцо. Это было признаком крайнего раздражения. Поэтому он не стал испытывать терпение начальства и продолжил. – Каждая камера посылает сигнал на определенной частоте. Частотой же и определяется их местонахождение. Когда корабль только стартовал, все частоты шли подряд по секторам. Поэтому достаточно было запустить сильный шумогенератор в определённом диапазоне частот и заблокировать видеонаблюдение целого сектора. Но теперь все частоты вразнобой. Так тонко подобрать набор частот для глушения невозможно. Плюс, надо знать все частоты этого сектора. Этого и того, в котором убили Джейка.

– А если глушануть все частоты, но на небольшом участке? –  Капитан действительно увлекся разговором, забыв про тело рядом. Даже про то, что по кораблю ходит кровожадный  маньяк. По его кораблю.

– Не выйдет. Точнее выйдет, конечно, я и сам про это думал, когда Моло… Экнера убили. Но тут есть загвоздочка. На краю участка видео будет. Хреновое, но будет. Кроме того, зацепит и соседние участки. А у нас что? Видео с соседей чистое как слеза, а в этом секторе – как будто гаечным ключом по башке ударили.

– Понял тебя. Подумай о вариантах, пожалуйста. Нам этого урода позарез надо найти и отправить на обзорную экскурсию. Ты же видишь, – Капитан кивнул на тело женщины. – Он не из ненависти Джейка прирезал, а из одной любви к искусству. Кто будет следующим? Может, твоя жена?

Эриксон отвернулся к врачу и не увидел, как Сергей зло сощурился. Ему не нужны дополнительные мотивации. Он и так знает, чем грозит кораблю этот ублюдок. Не дай бог начнется охота на ведьм, как триста лет назад. Дед ему рассказывал, что тогда из десяти тысяч человек на корабле выжило только две тысячи.

– Ну, а ты что скажешь, док? – Эриксону не было дел до терзаний техника, даже если бы он их и заметил. Он сосредоточился на более важной задаче. Тем более, что Ван Ю прислал вместо себя молодого парня, который только недавно закончил учиться.

– Ну, вообще у меня другая специализация. По телу могу сказать немного, – Мани перехватил полупрезрительный взгляд капитана и усмехнулся. – Умерла Кристина примерно два часа тридцать семь минут назад. Способ тот же самый. Тонким лезвием перерезано горло. В таких условиях смерть наступает в течение нескольких секунд. Думаю, она даже не успела проснуться. Следов борьбы нет. Жертву не насиловали. Оружия преступления нет. Про отпечатки ничего сказать не могу, но вряд ли вы их найдёте.

Капитан опасно прищурился. С точностью до часа! Медики называют время с точностью до часа, а не до минуты. Следов насилия нет? Следов то может и нет, но насиловать то её могли? И оговорка про отпечатки. Не решил ли парень, что ловить себя будет очень весело?

Но пороть горячку не стал. Мало ли. Расслабленность здесь будет не в тему, поэтому следует выбрать раздражение:

– Откуда такая точность со временем? И с чего ты взял, что ее не насиловали?

– Ну, про время мне Сергей сказал. Камеры опять отключили на пару минут. В это время убийство и произошло. А про сексуальные контакты… Вы представляете, как будет выглядеть то самое место у девушки, если её изнасилуют? Ну так вот, ничего такого там не наблюдается. Пришёл какой-то ненормальный, чиркнул бритвой и растворился в ночи.

– Тьфу ты! Закончите вы со своими шутками или нет? Тут вообще-то человека убили, а вы все хернёй страдаете. Что про убийцу можешь сказать? Очевидно же, что псих.

– Псих. – Покладисто согласился Мани. Явно не на сексуальной почве сдвинулся, иначе я при обследовании тела что-нибудь обнаружил бы. А так… шизофреник, параноик или еще что, это выясним по факту. Надеюсь, дадите мне с ним пообщаться, прежде чем отправлять наружу?

– Посмотрим. Сначала эту заразу надо вычислить, – Эриксон вновь начал крутить кольцо.

– Вычисляйте. А я пойду. Тело присылайте, обследуем поподробнее.

 

Ван Ю встретил Мани приветливо. Не перебивая, он выслушал рассказ о расследовании и сразу огорошил новым заданием. Оказывается, пока Мани не было, к ним пришла девчонка. И сразу заявила, что это она убийца. Старший врач пробил её по картотеке и выяснил, что Дженнифер работает в библиотеке. Заодно пробил и её образование. Никакими знаниями в технике она не обладала и отключить камеры не могла. Старик не стал с ней возиться и сразу перепоручил её Мани. Правда, напоследок предупредил, что на его взгляд девчонка перевозбуждена и может попытаться что-нибудь с собой сделать.

Мани по диагонали глянул её досье. Не импульсивна, спокойна как картошка, еще и флегматик. В общем, чуть ли не самый устойчивый психотип. Да и работка у неё не стрессовая. С чего бы девочка сдвинулась, непонятно. С экрана на него смотрело улыбающееся лицо молодой девушки. Ничего, симпатичная. Он бы с такой замутил. Ну, да работа есть работа.

Когда Мани зашёл к ней в комнату, первое, что его поразило, это её глаза. Он видел немало записей с сумасшедшими, и всех их объединяла одно общая черта. Их взгляд хотя бы частично всегда был направлен внутрь себя. В результате такие люди казались либо рассеянными, либо полностью апатичными. Эта же девушка смотрела на него с надеждой, будто он, как волшебник, сейчас придёт и починит её. Но вот сам молодой доктор такой уверенности не испытывал.

– Привет. Меня зовут Эммануэль. Но все обращаются ко мне Мани. Как ты?

Девушка открыла рот, но не решилась ничего сказать. Потом немного помолчала и всё-таки задала тот вопрос, на который Мани рассчитывал.

– Эммануэль разве не женское имя? – видимо, Дженни вспомнила, где она узнала это имя, потому что сразу же покраснела.

Парень сверкнул своей самой обворожительной улыбкой и произнёс давно заготовленный ответ:

– Да. Почти во всех странах Земли это женское имя, но не во Франции. Во Франции мужское. Мои родители ведут род от французов. Ну, или думают, что ведут от них род, поэтому наградили меня таким необычным именем.

Или Мани где-то ошибся, или девушка не так глупа, но он заметил, как поджались её губы. Более явным признаком недоверия было бы только, если девушка подняла бы плакат с надписью «Ты мне врешь!». Кстати, неплохая мысль – про плакат, но это потом. В случае, когда вышел прокол в создании непринужденной обстановки, то самым глупым будет продолжать в том же духе. Поэтому доктор спросил в лоб:

– Расскажешь мне, что тебя беспокоит?

И с облегчением увидел на лице девушки выражение «Ага. Я так и знала!».

– Вы мне все равно не поверите. Собственно, я пришла сюда в надежде, что это хоть здесь прекратится. Но чувствую, что вряд ли. И самая ирония заключается в том, что достаточно сказать правду, чтобы вы меня заперли.

Мани не мог ни оценить искренность, с которой девушка говорила. Она действительно верила в свои фантазии.

– О том, что с вами происходит, мы поговорим потом. Пока я просил вас рассказать, что вас беспокоит.

– Меня беспокоит то, что я убиваю людей, – девушка явно начала раздражаться, подозревая, что говорит с полным идиотом и автоматически переходя на менторский тон.

– Я, возможно, ошибаюсь. Поправьте меня в таком случае. Мне казалось, что у человека должно быть желание убить, чтобы он смог отнять у человека жизнь. Есть, конечно, убийство в состоянии аффекта, но не с разницей в три дня. Следовательно, это хладнокровное убийство. А у хладнокровных убийц не бывает угрызений совести.

Жестоко? Да, жестоко. Но это самый эффективный способ лечить сумасшедших. Проникнуть в него изнутри и уничтожить с помощью логических неувязок. Если случай не безнадежный, то эффективность потрясающая. Вот и сейчас, девушка сначала разозлилась, а потом задумалась. В словах Мани был смысл.

– Я… Это будто происходит не со мной. Я в своем теле. Чувствую и холод ножа, и жар текущей крови, но я не управляю собой. Кто-то действует за меня.

– А как вы отключаете камеры?

– Камеры? – Лицо девушки выражало искреннее недоумение. Она действительно не понимала, о чём говорит доктор.

– Да. Камеры наблюдения. Видите ли, на этом корабле камеры повсюду, кроме личных кают. И они снимают все происходящее круглые сутки. Я не должен вам об этом говорить, – попытка восстановить доверие. – Но во время убийств камеры в целом секторе отключались на две минуты. Вы понимаете, что такое совпадение невозможно. Следовательно, их отключал убийца. Если убийца вы, то вы мне расскажете, как отключали камеры.

Чёрт. Черт! Черт! Черт! Надо же было так облажаться со словом «если». И точно, девушка отвернулась и сказала спокойным тоном:

– Конечно, вы мне не верите, но шута изображать я не намерена. Я сюда пришла за другим. Поэтому, пожалуйста, уйдите.

Полный провал. Что ж, придется вернуться через пару дней. Девочка немного успокоится и соскучится по человеческому обществу. Тогда мы и начнём второй раунд. Придя к себе в кабинет, Мани не сдержал раздражения и со всей дури ударил в переборку так, что металл загудел, а мозг на секунду отключился, отвлекшись на боль в руке. Ладно, первый раунд за тобой. Но мы еще с тобой потанцуем, красотка. А пока нужно подготовиться к этим танцам. Составить запрос Эриксону на предоставление более полного досье. И по родным надо почитать информацию, и по знакомым.  Девочка, к сожалению, сама не расколется, после какого факта своей не шибко бурной биографии она съехала. Следовательно, надо искать самому.

 

Эриксон читал досье на всех, кто участвовал в расследовании. Не самое веселое занятие, но мысль о том, что убийца может ловить сам себя, не покидала его. Тем более, что по статистике это было более чем вероятно.

Особенно его заинтересовало досье Мани. Несмотря на высокий интеллект, парню была присуща некоторая инфантильность. Область его интересов тоже разнилась. Отлично разбираясь в биологии, антропологии, и психологии, он практически ничем более не интересовался. Единственным исключением была техника. Она так же его не интересовала, но знания, заложенные отцом (погибшим в двигательном отсеке от радиационного всплеска), помноженные на его высокий интеллект, давали ему возможность «на коленке» собрать атомный реактор из подручных материалов.

То есть, в теории, он мог отключить камеры. Мотива, правда, не было. С Молохом он не пересекался. Кристину тоже почти не знал. Психологические тесты, проведенные Ван Ю, тоже не показали никаких отклонений, кроме вышеупомянутого инфантилизма. Впрочем, он легко мог подделать результаты тестов. С его-то мозгами!

Капитан настолько погрузился в свои мысли, что не заметил стук в дверь. А стучали, видимо, очень долго, ибо нетерпеливый гость уже просто барабанил. Эриксон встал и впустил торопыгу. Им оказался Сергей, который, судя по сияющим глазам, напал на след.

– Капитан, я придумал! – Он с самого порога начал тараторить, даже не пытаясь зайти внутрь.

– Заткнись! Сначала пройди внутрь. Потом я закрою дверь и ты мне все расскажешь. – Хозяин кабинета буквально затащил гостя внутрь, и дверь с тихим шелестом скользнула на место.

– Ах, да. – Парень заметно смутился. – Хотя в коридоре вроде никого не было.

– Я уже понял как тебе стыдно. Выкладывай.

– Я тут подумал – а на черта нам вообще нужны эти камеры?

– Не понял.

– Ну, убийства произошли в двух секторах. Очевидно, что убийца не может жить сразу в обоих. И, скорее всего, он не живет ни в одном из них. Вряд ли он будет гадить там, где спит, каким психом он бы не был.

– Логично. Продолжай.

– Значит, нам нужно отследить всех гостей в обоих секторах на момент совершения убийства. Либо тех, кто туда вошел, когда камеры отключились. В соседних секторах с видео то все в порядке.

– Ну так проверил бы, прежде чем ко мне приходить.

– Обижаете, шеф, – парень явно выдерживал драматическую паузу.

– Давай, не томи! Что за пристрастие к театру в такой момент?

– Только Мани был в указанный период в обоих секторах. Я даже удивился. Думал, придется перебирать варианты. Но вариант оказался один.

– Это ты по неопытности, – Эриксон задумался, но почти сразу спросил, – Ты к Мани со своими догадками не ходил?

– Ну, совсем то за дурака меня держать не нужно. Конечно, не ходил. Спугнём ещё.

– Это правильно. А к кому он ходил, ты в курсе?

– В секторе семь да. Там он ходил в семьсот девятнадцатую каюту. В секторе тринадцать не знаю. Через минуту после того, как он вошёл, отключились камеры.

– А от кого он вышел, ты посмотреть не догадался? Ладно, сейчас проверим, к кому он ходил.

Капитан сел за терминал и несколькими лёгкими касаниями вывел на экран личное дело мужчины, которого навещал Мани.

– Ананд Сингх. Возраст 40 лет. Механик. Место работы – двигательный отсек. Не понимаю. Зачем он навещал механика?

– Вы не знаете? Ананд был другом отца Мани. Часто захаживал к нему в гости. До того, как Жерар погиб.

Капитана осенило: вот и мотив! Он вывел на экран дело Жерара – отца Мани. Отличный техник. Управлялся с двигателем легко. Работал вахтовым методом: два через два месяца. За две недели до спонтанного радиационного всплеска его должны были сменить. Что характерно, его напарника сменили. И тут Эриксон прикипел глазами к монитору. Он даже не заметил, как Сергей подошёл и начал читать через его плечо.

Сменщиком Жерара был молодой тогда Джейк Экнер. Он взял больничный. В официальном медицинском заключении было написано, что его самочувствие удовлетворительное. А причина этой «болезни» лежит в страхе перед работой на опасном участке. И что самое главное, Кристина Кранц разрешила ему задержаться на пару недель. Жерар получил смертельную дозу облучения за пару часов до прибытия Молоха. Вот тебе и мотив.

На этом расследование можно было бы закончить, если бы все улики не были косвенными. Нужно узнать, сколько народу из сектора семь было в момент убийств в секторе тринадцать и из сектора тринадцать в секторе семь. Капитан обернулся к Сергею и наткнулся на удивленный взгляд. Заготовленный вопрос вылетел из головы, и вместо этого он спросил техника:

– Что? Чего ты замер, как туманность?

– Акиф следующим будет?

– Так. Давай по порядку. Кто такой Акиф? И почему он должен быть следующим?

– Акиф мой напарник. В целом, неплохой парень. Баб, правда, очень любит. Но с его внешностью…

– Не отвлекайся. Почему он должен быть следующим?

– Так вот же написано, что его отец, Мехмет Эрсой, виноват в том выбросе радиации. Акиф, конечно, говорил, что его отец повесился, но не рассказывал, почему.

– Ага. И Мани будет мстить сыну, раз не смог отомстить отцу? Вполне вероятно. С такой съехавшей крышей это возможно. Значит так. Мне нужна твоя помощь. На охрану я положиться не могу. Если Мани так хорошо владеет техникой, то он в два счета вычислит, зачем Акифа охраняют. Поступим так. Я дам тебе отпуск на неделю. Потом, как проблема с Мани разрешится, я поговорю с твоим начальником, чтобы он накинул тебе две недели. Днём ты будешь спать, а ночью стеречь Акифа. Каюту напротив я для тебя освобожу. Как услышишь, что в соседней каюте открылась дверь, метеором туда несешься и скручиваешь этого ублюдка в бараний рог. Парень он хлипкий, поэтому ты справишься. Акифа предупреди и дай ему гаечный ключ какой-нибудь. И языками не трепать. Спугнём. А я пока наведу справки о том, кого еще может прирезать этот гад.

Видимо, Сергей был достаточно авантюрен, потому что его даже не пришлось уговаривать.

 

Через три дня Дженни попыталась покончить с собой. Попытка была так наивна, что Мани даже начал сомневаться, а не было ли это позерством. В каютах, в которых содержали больных, были установлены камеры, которые не только записывали происходящее, но и передавали звук на сервера медицинского отсека. Поэтому Ван Ю спокойно дождался, пока девушка потеряет сознание от потери крови, затем вошёл к ней, быстро наложил жгут, закрыл рану регенерирующим гелем и поставил ей капельницу. Когда поздней ночью Мани пришёл к ней, она была связана и её била крупная дрожь. Судя по синякам под глазами, с их последнего разговора она так и не спала.

– Я кого-нибудь убила?

– А вам привиделось, что вы кого-то убили?

– Нет. Но я не верю себе больше. Так кто-нибудь умер, пока я была без сознания?

– Не волнуйтесь. Все живы.

– Вы уверены?

– Да.

В каюте воцарилась тишина. Девушка отвернулась, не желая, чтобы он видел её слёзы, а вот мысли парня были в смятении. Он не ограничился досье. Он пошёл к ней в сектор и принялся там расспрашивать знакомых Дженни о её жизни. Выяснилось много интересных деталей. Например, что после приказа Кристины Кранц об отстранении Мехмета Эрсоя, последний повесился. Что убитый Джейк Экнер был начальником сына Мехмета. И не лучшим начальником. И наконец, что Акиф встречался с Дженни, но после того, как та пришла к Ван Ю, начал встречаться с её подругой.

Эти новости пробили ледяную броню Мани. Он не начал сомневаться в том, что истории Дженни – фантазии от первого до последнего слова, но он начал злиться на этого Акифа. Очевидно, что девушка испытывала к нему достаточно сильные чувства, раз так помешалась на его жизни, а он, вместо того, чтобы помочь, бросил её одну. Молодой доктор поднял глаза и посмотрел на хрупкое тело Дженни, на её  худое умное лицо, на тонкие губы.

– Вы верите в эволюцию?

                Вопрос застал его врасплох. Он даже не попытался собраться, а ляпнул первое, что пришло ему на ум:

– Странный вопрос. Эволюция – это факт. От того, что мы в неё верим  или нет, она не перестанет существовать.

Ответ был несколько грубым, но девушка удовлетворенно кивнула.

– А что, если я мутант? Если во мне произошли какие-то изменения? Если я обрела новую силу, которую не могу контролировать?

– Тогда, очевидно, что эта мутация вредная. А вредные мутации отбраковываются во время естественного отбора.

– Наверное, вы правы. – Дженни сказала это грустно, будто обречено. – Вы не могли бы дать мне воды?

Мани встал, подошёл к её столику и налил стакан воды. Девушка недоумённо посмотрела на протянутый стакан, потом на связанные руки, намекая, что один из них идиот и это явно не она.

– Я развяжу вас, если вы обещаете не делать глупостей.

– У меня нет сил делать глупости.

Дженни сдержала обещание. Она медленно и как-то автоматически растерла запястья и протянула руку за стаканом. Но когда стакан оказался у самого лица, её губы задрожаи и девушка разрыдалась. Мани обнял её вздрагивающее тело и почувствовал, как её руки вцепились в его рубашку. Кто знает, сколько они сидели так. Наконец девушка вытерла слезы о его рубашку и посмотрела Мани в глаза. И парень не выдержал. Он закрыл глаза и поцеловал ее. Губы были мокрыми и солеными от слёз, но парню было всё равно. Его пациентка ответила на поцелуй. Пожалуй, даже чересчур пылко. Она обнимала и целовала его так, будто готовилась умереть, как только это закончится.

 

Дженни заснула почти сразу. Некоторое время она лежала, гладя его обнаженную грудь и прижимаясь к нему всем телом. Дрожь ушла. Сейчас она выглядела счастливой и безмятежной. Даже круги под глазами казались тенями в полумраке. Мани погладил её щёку и улыбнулся, когда она смешно наморщила нос во сне. Каким нужно быть ублюдком, чтобы поиграть и выбросить её, словно сломанную игрушку? Собой он, впрочем, тоже был недоволен. Никогда его личное отношение к больному не прорывалось сквозь тот барьер, который он сам себе установил. Хотя, надо признать, результат его «терапии» оказался на редкость удачен. Но к другим больным он такие методы применять не будет.

Его мысли становились все более бессвязные. Перед тем, как он начал проваливаться в сон, в его сознании вновь появилось лицо Акифа. Мани начало аж колотить от злобы. Хотя нет. Эта дрожь была вызвана чем-то другим. Будто каждая клетка его организма вибрирует. Интересно, чувствует ли это Дженни. Скоро мысли о девушке были вытеснены. Ничего не осталось кроме этой вибрации. Казалось, еще чуть-чуть, и он разлетится на атомы.

И он разлетелся. Чёрные потоки мельчайших частиц, видимые ему одному, просочились сквозь тонкие щели двери и двинулись вдоль коридора. Их словно нёс ветер. Вот они задели проходящего мимо Ван Ю, словно ураган пронеслись через три сектора и ввинтились в дверь одной из кают, ничем не отличимую от прочих. Но если дверь он не узнал, то того, кто был за ней, да. Это оказался Акиф. И он ждал своего убийцу. В руках он сжимал какой-то лом и с ужасом взирал на Мани. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока в коридоре не раздались шаги. С жертвы слетело оцепенение, он метнул лом в молодого доктора и бросился к двери. Мани поймал этот кусок стали, и дальше тело двигалось само. Перехватив поудобнее неказистое оружие, он нанёс сокрушительный удар в голову бывшему любовнику Дженни.

Его тело сползало по стене, оставляя кровавую дорожку. Лишь рука успевшая схватится за ручку, открывающую замок, так и не отпустила её. Ноги несколько раз дёрнулись и затихли. Всё произошло в тишине. Ни тот, ни другой не издали ни звука. Мани бросил окровавленный лом на кровать и сжался в точку.

 

Пришёл в себя он весь в поту. Голая Дженни забилась в угол и всхлипывала. Видимо, она пыталась его разбудить, понимая, что именно с ним происходит. А он, дурак, ей ещё не верил. Хотя, оставалась последняя надежда: это мог быть сон.

Медленно, будто старик, Мани встал. Так же медленно оделся. Затем, не обращая внимания на женскую наготу, он присел перед Дженни на колено, взял её за плечи и произнёс:

– Оставайся здесь. Я попытаюсь вылечить тебя. Нас. Я попытаюсь вылечить нас. Не может быть, чтобы это нельзя было вылечить.

Девушка ему не поверила. Это было ясно написано у неё на лице, но она всё равно кивнула. Ей ничего не оставалось делать, как тешить себя пусть даже ложной, но надеждой.

Каюту Акифа Мани нашёл быстро. Некоторое время он стоял, не решаясь нажать на кнопку открытия двери. Может, уйти? Он и так поймёт, что случилось или не случилось, утром. Нет. Нельзя ждать. Ночь длинная. И если Акиф мёртв, то кто знает, что он еще натворит до утра.

Когда сзади раздалось шуршание двери, парень вздрогнул.

– Зачем ты пришёл, Мани? И где твой нож?

– Нож? Ты думаешь, это я убил их?

– Сейчас я тебя обыщу и тогда тебе не избежать шлюза, – Сергей постучал в дверь Акифа. – Акиф, открывай. Вдвоем мы с ним легко справимся.

Техник замолчал, прислушиваясь, и, поняв, что значит это молчание, побледнел. Убийца попытался ему что-то сказать, но он не слушал. Резкий разворот, косой удар в челюсть. Мани отлетел и ударился в переборку. И только тогда Сергей открыл дверь. Кровь, огромная лужа крови, неестественно изогнутое тело Акифа, будто кто-то, забавляясь, усадил его к стене, сломав вдвое.

– Ах, ты, су…

Мир техника погас.

 

Эриксона разбудили среди ночи. Акиф мёртв. Сергей в лазарете сектора одиннадцать. Мани пропал. Некоторое время его разыскивали по всему сектору одиннадцать, но потом кто-то догадался воспользоваться камерами. Оказалось, что он вернулся в медицинский блок, некоторое время провёл там, а затем с какой-то девчонкой рванул к шлюзам. Там капитан их и перехватил. Почти перехватил. Когда они с охраной ворвались в шлюзовый отсек, эти кролики уже оккупировали один из них. Знаком показав охранникам, чтобы оставались у входа, капитан подошёл к толстому армированному стеклу и включил  переговорное устройство?

– Зачем, Мани? Зачем ты их убил? Разве это вернёт тебе отца? Зачем ты пытаешься убить девчонку? Она дочь кого-то, кто виновен в его гибели и до кого ты не можешь добраться?

– Отца? Ты думаешь, что я убил всех из-за отца? Ты хреновый сыщик, Эриксон. Я хреновый врач. А Молох был хреновый руководитель. Ты ни черта не понимаешь, что происходит на твоём корабле. Впрочем, я знал, что ты ни хрена не поймёшь и оставил тебе запись на медицинском сервере. Вряд ли ты поверишь. Так же, как я не поверил в своё время Дженни. По крайней мере, ты не поверишь сразу. Но поймешь потом. Когда коридоры твоего корабля зальёт кровью. Это всего лишь первая ласточка. Первые, кто пострадал от морской болезни, это я и Дженни, но скоро начнется эпидемия и, может быть, моя запись тебе поможет сохранить хоть кого-то на этом корабле.

– Какого хрена ты несешь. Открой дверь! Я помогу тебе.

– Себе помоги.

С этими словами он прижал к себе девушку, поцеловал её и дёрнул за рычаг.

 

Мдаа… парень окончательно съехал с катушек. Одно хорошо, убийц на его корабле больше нет. Но только вот что-то девушка не похожа была на пленницу. И на поцелуй она ответила, не отстранилась. Надо и впрямь глянуть, что там, на медицинском сервере.

Первый приём девушки у Ван Ю и последующая беседа были не интересны. Как не интересен и секс подростков. Но вот когда Мани вернулся после убийства Акифа, он обратился прямо к камере:

– Я идиот. Я думал, что эта мутация вредная. Это не мутация, а болезнь. И она закономерна. Человек стал социальным существом. Ему не нужно теперь искать внутреннего врага. У него всегда найдётся враг внешний. Но мы продолжаем. Продолжаем обманывать, злиться, ненавидеть, презирать. Эти чувства копятся в нас, как гной. И выплескиваются в массовых побоищах. Эта болезнь – благословление. Редкий шанс, предоставленный судьбой. Только, боюсь, что люди не смогут им воспользоваться. Сейчас заболели двое. И погибло три человека. Что будет, если заболеют все? Либо все умрут, либо выживут те, кто не умеют злиться и при этом на них никто не злится. Только таких сейчас нет. А значит, вам нужно либо измениться, либо проверять, насколько хорошо работают шлюзы для массовой отправки людей в космос.

Мы бы с Дженни попробовали, но у нас такого выбора нет. У нас есть только один путь. Надеюсь, мы не встретимся там с вами. Прощайте.

Мдаа… вот уж и вправду псих. Или два психа. Скорее всего, девчонка помогала ему с убийствами. Значит так. Запись изъять. Охране прочистить мозги, чтобы ни слова не говорили о прошедшем разговоре в шлюзе. Одно слово «эпидемия» вызовет панику после недавних событий. И на его корабле вновь воцарится мир и покой.

 

Ван Ю был в ярости. Каким идиотом нужно быть, чтобы подозревать в Мани убийцу? Или он не читал его заключение о том, что у Мани отсутствуют психические отклонения. Ну, почти отсутствуют. А так, устроил парню травлю, тот и не выдержал – вместе с пациенткой сиганул в открытый космос. И что он теперь должен сказать родителям девчонки? А матери самого Мани? Определённо, капитана пора менять.

Старик уже битый час пытался заснуть, но вместо этого перед его мысленным взором постоянно возникало мясистое лицо капитана. Наконец, мысли доктора стали все более бессвязные, а тело начало мелко дрожать.

[Semi]

Ушын-Тухун

 

Спойлер

...и подняв голову, подумал: лучше спать,

кошмару наяву нет пробужденья.

                                   S.T.F.

 

    Осень в этом году завалилась на постой раньше времени и уже с середины августа, не посмотрев на календарь, принялась безобразничать, досаждая подсобным хозяйствам нескончаемыми дождями и, что хуже всего, разбивая Лешику все его надежды на рыбалку. Втайне ото всех он вынашивал эти грандиозные планы, еще там, в городской их квартире, и сам-то, конечно, готов был подорваться ни свет ни заря при любой погоде, характер у шестилетнего мальчугана вырисовывался несгибаемый — это любой мог подтвердить... но все зазря!

    Кого ни спроси из его детского сада №8: хоть Кольку Сенцова с героическим фингалом под левым глазом, полученным от случайного падения, или лучше Вальку — тот хотя бы не врет, или воспитательницу, Клавдию Ивановну, с очками, свисающими на грудь на бечевке... так вот, кого ни спроси — любой подтвердит. Да только словам веры нет. Эту странную фразу часто повторял отец, пока не улетел. А Лешик и рад бы показать характер на деле, сбежать наперекор дождю к реке, но вот беда — слег с простудой еще до переезда и все эти несколько дней, что они с мамой провели в деревне, провалялся, почти не вставая с постели.

    Мама выхаживала его сама, благо специальность позволяла — врач как-никак. И пусть ее звали усатые приятели по «НИИ Предельных Технологий» доктором наук, но Лешика не проведешь. Он уже давно понял, что врач и доктор — это по сути одно и то же. И без всякой школы ясно. Пусть учиться его еще не пускают, но он и сам некоторые вещи понять может. Это как яблоко: бывает зеленое, а бывает красное, а еще и желтые случаются, если это ранет. И только суть не меняется, суть одна. Семечки внутри все похожи. Сладкое или кислое, «Уральское наливное» или «Пепин-шафран», а все это яблоки — так и с доктором, который врач.

    Бабушка в лечении участия не принимала, а все больше лежала на печи, закутанная с головой в серую шаль, напоминающую размерами плащ-палатку — ту самую, которую ему показывал на вырезанной из журнала картинке Колька. Он-то врал еще, что она у него дома. Настоящая. «Ну и черт с ним, даже если и так! А все же нет у него такого плаща — и хоть режь!» Так думал Лешик и твердо убеждал себя, что уж он-то врать не станет даже из-за плаща-палатки. И обманывать не посмеет, и слушаться будет родителей — не то что Колька!

    Вот и сейчас, хоть и стремился всем сердцем на реку, Лешик оставался все же в постели. Брал пример с сухонькой старушки, которая никуда не торопилась, все делала размеренно и степенно. И даже отоспаться решила как следует, не подскакивая каждые пять минут. Лешик подобную стойкость уважал и честно свой грипп вылеживал, только одеял у мамы попросил сразу три штуки — чтобы поправиться быстрее и все-таки успеть порыбачить до сентября. Хоть один день, но провести на реке до холодов.

 

    — Ну, как ты тут у меня? Живой?

    Мама заглянула в единственную на весь их дом комнату и, стоя в сенцах, принялась стягивать с себя высокие резиновые сапоги, до самых широченных голенищ залепленные бурой жижей — и цвет их настоящий, коричневый, не разобрать. И фетровая дедова шляпа, и легкий ситцевый сарафан насквозь промокли, так что рыжие подсолнухи на подоле липли к тонким стройным ногам. На улице снова шел дождь, и день, если бы не керосиновая лампа на столе, коптящая в давно не крашенный потолок, можно было легко спутать с ночью.

    — Еще не весь испарился?

    — Еще не весь!

    Говорил Лешик с трудом: нос был заложен настолько, что дышать приходилось, как собаки иногда — одним только ртом. И губы запекались, и язык часто засыхал, обращаясь в камешек, особенно если дрема брала верх над всеми стараниями мальчугана. А Лешик стоически сну сопротивлялся — ждал возвращения мамы и всего только два раза уснул за то время, пока ее не было.

    — Ты только градусник не толкай. Я сам! Сам!

    Выпростав из-под трех одеял руку, Лешик бросил ослабевшую ладонь на лоб, весь покрытый бусинками испарины, и честно попытался определить температуру. По всему выходило, что рыбачить можно идти — хоть сейчас!

    — Можно мне... уфхыщшаасыыыыыыых!

 

 

    Когда Лешик очнулся, лампа уже совсем погасла, и только от фонаря, засветившего над соседским домом, узкий тусклый луч пробивался сквозь неплотно зашторенные занавески в комнату, почти не развеивая сумрак. В изножье, поперек кровати, свернулась калачиком мама, так почему-то и не снявшая один сапог. Каждый раз, когда Лешик просыпался в эти дни, она оказывалась непременно рядом с ним, на ногах — а тут вдруг свалилась. Стараясь не разбудить ее, аккуратно и тихо, Лешик полез из-под одеял наружу. Во рту снова пересохло, да так сильно, что высунув язык и разглядывая тяжелый распухший комок попеременно то одним глазом, то другим, Лешик думал о том, что если он и вовсе отвалится, то можно будет сделать из языка отличное грузило для закидушки.

    Пошатываясь и помогая себе двумя вытянутыми в разные стороны руками удержать равновесие, он побрел к дверям и путался все время в старой дедовской майке-безрукавке коленями. Дощатый пол после одеял холодил пятки, но Лешик не собирался долго на нем оставаться. Чтобы переступить порог сеней и дойти до выхода, ему пришлось держаться одной рукой за стену, но и к этому он отнесся равнодушно. Это, по его мнению, не считалось. Оказавшись у наружной двери, Лешик отодвинул щеколду и выставил в узкую щелочку прищуренный глаз, впустив внутрь душных сеней ночную прохладу. Крыльцо выходило на огород, только сюда уже соседский фонарь не доставал. Было темно, ничего совсем не видать, даже в сенях приходилось двигаться больше на ощупь, несмотря от открытую дверь в комнату. Дождь и не думал оставлять их в покое и колотил без устали: по залитой битумом крыше, и по голой земле, и по листьям яблонь, и по бревенчатому крыльцу.

    Рассудив очень по-взрослому, что идти никуда не нужно — ночь все-таки и сырота, — Лешик только распахнул еще немного дверь и задрал до живота майку. Теплая струйка коромыслом перекинулась через порог и смешалась с дождем. Вся влага выходила под тремя одеялами с потом, но вчерашний чай, который мама споила ему под видом лекарства вместе с малиновым вареньем, просился нетерпеливо наружу.

    Освободившись от надоедливого чая, который ему нисколько не помог, мальчуган захлопнул дверь и опустил на место щеколду, как было. Стараясь не наступить голыми пятками в оставленные мамиными сапогами грязные следы, он побрел обратно, держась, как и раньше, за стену. Заглянул в комнату и снова очень по-взрослому решил, что сон не идет. Даже если удастся тихонько забраться под одеяла, все равно придется ворочаться и кряхтеть, а тогда-то обязательно и мама проснется. Из-за всей этой суматохи, связанной с его болезнью, не хотелось ее тревожить лишний раз.

    Опасаясь, как бы не разбудить ее даже и неосторожным взглядом, Лешик переступил порог сеней и направился не к постели, а наоборот — к окну. Побрел, шатаясь, и снова проверял на ходу выносливость, распластав руки по воздуху шестом канатаходца, хотя и мог бы держаться за печь, если бы захотел. Мама, видно, натопила ее, пока он еще спал, и от побеленных кирпичей, и — куда сильнее — от угольно-черной заслонки исходил ощутимый жар. А наверху по-прежнему лежала завернутая в шаль бабушка. Грелась. При нем она так и не вставала еще и даже не поздоровалась, когда он приехал, но Лешик ее не винил. Ему и самому слишком часто приходилось дремать в последнее время, так что он даже и не знал точно, сколько они с мамой здесь пробыли.

    Из-за дождя дни тянулись одинаково темные, и счет им он давно потерял. Тем страшнее становилось от мысли, что август, может, и вовсе успел кончиться, пока Лешик спал. А ведь девятого сентября — день рождения. Исполнится шесть лет. Что, если и он уже прошел? К тому же в сентябре настанут холода, что и не порыбачишь — не отпустят ведь, не дадут сходить. И это все — если они еще с мамой останутся. И вот потому еще Лешик и двинулся к окну: хотел посмотреть на реку, даже зная наверняка, что за соседскими домами ее не видно. Хотел посмотреть на реку все равно.

    Убранством комната была небогата, и всю мебель можно было перечесть пальцами одной руки. Скрипучая кровать на панцирной сетке, где он валялся, утопая в одеялах, и где спала мама сейчас, осталась по правую руку. Лешик собирался прыгать на пружинистой сетке до упаду, как только поправится — это входило в его обязательный план на лето, но шло на втором месте после рыбалки. Кроме кровати привалился к той же стене кривоватый из-за оторванной ножки шкаф, непонятно как прошедший пятнадцать лет назад в двери. Круглый столик, из-под которого выглядывал почерневший от гари самовар, завалили посудой и сохнущей на газетных листах зеленью, он стоял у единственного окна. А еще печь у самого выхода в сенцы — вот и все убранство.

    И стульями, и креслами, и всем остальным одновременно служили высокие кованные сундуки. Проковыляв через комнату, Лешик забрался на один такой, проведя пальцем по выпуклым заклепкам на уголке. Подложив под колени какое-то тряпье, он устроился поудобнее, раздвинул занавески с крупными ромашками на них и тут же упал локтями на широченный деревянный подоконник. Лоб его горячий немедленно прислонился к стеклу, и от приятного холодка Лешик даже зажмурился поначалу, а когда открыл глаза, реки, конечно, не было видно. Весь обзор закрывал соседский дом. Непонятно для кого оставленный фонарь горел высоко над его крышей, а сама изба с расписными запертыми ставнями стояла метрах в двадцати за забором. Лектричество! В городе его было полно, но здесь им приходилось пользоваться коптящей керосиновой лампой и топить печь. Лешик не жаловался, просто не мог еще всего понять.

    Собранный из кривоватых жердей забор отбрасывал на их участок такие же неровные черточки-тени. Дождь все шел, и черная земля влажно блестела, расходясь бугристыми комьями там, где урожай уже собрали, не дожидаясь, пока он сгниет из-за разыгравшейся непогоды. В широких бороздах между грядками пузырились газировкой лужи. Единственная с этой стороны яблоня все пыталась отряхнуться листьями от сыплющихся с неба капель, но ничего у нее не выходило. Дождь одолевал.

    Правее (из окна это трудно было разглядеть, но Лешик и не пытался) оставался коровник — обыкновенный покосившийся от времени сарай, наполовину забитый разной рухлядью. Пошариться в развалах, устроить там настоящие раскопки, проинспектировать сокровища — шло в плане на третьем месте. Правда, пришлось бы для этого освободиться от своего дремучего ужаса перед коровой Машкой, занимавшей оставшуюся половину сарая. Лешик и сам понимал, насколько его ужас дремуч и темен, но ничего не мог с собой поделать, хотя и пытался тренировать страх в каждый свой приезд. Он и Машку-то звал не иначе как «У-у, вымя!», чтобы не бояться. А еще изредка, пересиливая себя, тыкал жердью, выдранной из забора, в ее коричневый бок — огромная, как небо, животина отбивалась от слепней нечесанным хвостом и внимания на мальчишку не обращала. И страх почему-то никак не проходил. Может, в этом году будет полегче? Он ведь вырос, еще как — все это заметили!

    Лешику надоело смотреть на дождь и, не отнимая лба от холодного стекла, он скосил глаза на подоконник, где валялся в самом углу рулон папиросной бумаги.

 

 

    Однажды дед, когда еще был жив, уселся на крыльцо сам и усадил приехавшего на лето внука себе на колени. Лешик смутно помнил лицо, целиком скрытое за въевшимися в кожу морщинами. Косой шрам перечеркивал поросший седой колючей щетиной подбородок и пугал его так, что Лешик старался на него не смотреть без лишней необходимости. Зато в памяти очень хорошо прижились неизменные и летом, и зимой зеленые штаны с красными выцветшими от стирки лампасами и потертая гимнастерка: голодная, как прозвала ее бабушка из-за выпученных вечно карманов, набитых всем подряд. В них можно было найти и раскладной нож с тремя лезвиями и штопором, и открытку, которую Лешик накалякал деду, еще не умея рисовать, руками. Он тогда решил, что кисточки ему мало и просто опускал пальцы в баночки с красками, а потом водил всей ладонью по бумаге.

    Заманив непоседливого внука обещанием показать наконец-то нож, дед пыхнул в лицо ему горьким дымом обслюнявленной самокрутки и приказал слушать очень внимательно. Будто это предание ему поведал в детстве его собственный дед, а тому — его дед, а тому — его... и так до бесконечности. И нож не показал.

    От самой истории за несколько лет в голове Лешика мало что осталось. Слишком много нового вставало вокруг трехлетнего мальчугана. Столько всего нужно было понять, узнать и просто увидеть. И все это предание... Лешик не очень-то понимал, зачем оно нужно вообще — странная и глупая сказка. Лешик прочитал ее как-то по памяти в своем детском саду приятелям, немного уже перевирая, а там она и вовсе послужила началом безобразной драки, когда Колька обвинил его в том, что он все это выдумал, а Славик принялся хохотать и дразнить Лешика Фуфын-Фуфуном. Забылась и драка, и часть предания, но какие-то мысли зацепились и навсегда врезались в детское сознание.

 

    Образ величественного Орла, сотворившего целый мир одним только взмахом своих крыльев, остался. Он парил, по словам деда, в Великой Пустоте, погруженный в размышления, и даже не заметил, как легко слетели с хвоста несколько его перышек. Им некуда было деваться, и каждое из них замерло посреди Пустоты, и не было ветра, который колебал бы невесомый их пух. Прошла не одна тысяча лет, и перышки обратились все в прах, рассыпались густыми хлопьями. Только прах этот слепился вместе и стал землей. А когда Орел обернулся, заметил вдруг, что создал твердь посреди Пустоты, и так ему стало удивительно это, что он заплакал от изумления. И слезы его, упав на землю, разлились солеными морями, а самые маленькие брызги обратились озерами.

 

    Едва только услышал это, Лешик вскочил с дедовых колен и замахал обеими руками, будто крыльями. Он летел, он — а не Орел! И ничего, кроме разбитой крынки с молоком, оставленной, будто нарочно, на перилах, сотворить не получилось. Может, оттого, что Орла звали Ушын-Тухун, а его Лешиком и изредка рыбкой? Нет, едва ли! И уже тогда, трех лет от роду, мальчуган понял, что создать что-то хорошее — очень непросто. И уж тем более целый мир. Лешик и вовсе бы расстроился, но дед нисколько из-за крынки не рассердился, усмехнулся только беззубо, а потом словил его сильными еще руками и, усадив на прежнее место, продолжил рассказ.

 

    Ушын-Тухун опустился на созданную им землю, забыв даже о раздумьях. Чего-то не хватало в новом мире и, едва почувствовал это, Орел набрал полную грудь воздуха и выдохнул. И земля от неудержимого порыва полетела во все стороны, целые гроздья ее уносились в Пустоту, теряясь в ней навсегда. В ужасе от содеянного он задержал тут же дыхание, но было поздно — гладкий комок земли оброс горами и впадинами, стал бугристым и неровным. И ничего нельзя было уже поделать. Тогда Орел набрал совсем немного воздуха и дунул бережно. И земле стало так тепло от легкого дуновения, что она распахнулась вся, разнежилась.

    И полезла ввысь, словно из открывшихся пор, зелень, и невероятно разрослась — и встали повсюду леса. И деревья, и кусты, и трава — все потянулось к теплому дыханию, зацвело и заколосилось, пошло почками.

    Орел поднялся над сотворенным им миром, чтобы оглядеть его с высоты. Он старался не задеть ничего могучими крыльями, но ветер, ими созданный, все равно гнул деревья до земли и вырывал некоторые с корнем. И там, куда долетели самые страшные порывы, разлеглись пустыни, а где ветер пощадил одну только траву, остались луга и степи.

    Ушын-Тухун думал о крыльях, а о когтях своих позабыл. Пока бродил по земле, разнося дыхание, цепкие его колючки наделали всюду глубокие следы, будто шрамы. Снова заплакал Ушын-Тухун, уже от жалости к своему творению, и слезы его потекли по шрамам бурными реками, заживляя их.

    И снова, глядя с высоты, почувствовал он, что чего-то недостает. И снова дунул, едва заметно. И появилась новая жизнь. Воды подернулись вдруг барашками пены, и засверкали серебряной чешуей, из глубин поднимаясь к поверхности, причудливые рыбины. В небе маленькие подобия самого Орла, созданные из вихрей, принялись неумело махать крошечными крыльями. В лесах откололась от деревьев кора, и вскоре уже резвились повсюду вылепленные из нее олени и куницы, медведи и волки, а по степям неслись вольноногие кони. И стал мир цельным. Всего было вдоволь.

    И поднялась в Орле вдруг так радость, что, не замечая этого, невероятно разросся он от своего же благого чувства. И даже одной-единственной слезы, скатившейся по щеке от умиления, хватило, чтобы сотворить океаны. И увидев, что стал он во сто крат больше и шире, крыльями даже боялся взмахнуть Ушын-Тухун, чтобы не нарушить чего ненароком.

    Земля крошечным бугристым комком висела в Пустоте и взывала к своему создателю, но он не мог уже вернуться. Чтобы сохранить частичку тепла, которого требовало все живое, им созданное, вырвал Ушын-Тухун собственный глаз и бросил в Пустоту. И стало солнце. Дунул в последний раз Орел, и закрутилась земля вокруг своего светила, подставляя под его горячие лучи все бока по очереди, чтобы не обжигало оно его. Все возможное свершилось — и даже пожелай он что-то улучшить, лишь навредил бы.

    И стало так хорошо, что Ушын-Тухун вновь раздался вширь. Он все рос и рос — до того, что едва ли не всю Великую Пустоту заполнил собой. И уже собрался лететь дальше, но тут вдруг осознал, что едва он взмахнет крыльями, как поднимется ветер и сметет весь этот хрупкий мир, сотрет его в пыль.

    Понял Ушын-Тухун, что нельзя ему лететь. Но и остаться нельзя. Так вырос Орел, что и солнце, и земля скрылись за его крыльями, и сам он отбрасывал на беззащитный шарик земли ужаснейшую тень, и лишенная света и тепла жизнь погибала на этом шарике.

    Тогда Орел принялся рвать самого себя когтями и клювом, чтобы стать меньше и все же улететь прочь, освободиться самому и освободить от себя умирающий мир, позволить ему жить. Полетели в пустоту перья и плоть. Перетираясь в прах, становились планетами и метеорами. Кровь хлынула горячими брызгами из ран и оставила в пустоте ожоги будущих звезд. Орел стал меньше — еще меньше и еще. Он рвал и рвал себя, пока пустота не заполнилась вся мириадом планет и светил. И оставшись маленьким, едва заметным, он опустился в последний раз на самый первый камешек-мир, и грудью, разорванной в клочья, уже не мог дышать.

    А миру опять чего-то не хватало. Тогда собрал он из последних сил благодатный урожай колосьев, смолол муку, скатал в тесто, обжарил и вылепил прощальным подарком спасенному от своего же величия миру — человечков из хлебного мякиша. И жизнь в них вдохнул собственной кровью, хлещущей из тысячи ран.

    Поднялся Ушын-Тухун над землей и уже не мог лететь. И умер, так и не увидев, что у созданных им человечков тоже есть тень.

 

 

    Чем закончилась вся эта история, Лешику так и не довелось узнать. Вернулись из соседней деревни родные, куда ездили, чтобы купить билеты на автобус до города. Попало деду и за расколоченную крынку, и за разлитое молоко, и за невыполненные по хозяйству дела. Назавтра Лешик с родителями отправился домой, а до следующего лета не дотерпел дед. Оставил нож, оставил голодную гимнастерку, а сам даже предание не досказал.

    Оказывается, позабыл Лешик только малую часть истории, а едва взглянул на папиросную бумагу, из которой дед собирал горькие самокрутки, а мама клеила легкие бумажные фонарики, — вспомнил всю целиком. И только концовки не было и уже не будет.

 

    Лешик отнял лоб от окна, провернулся на коленях вместе с тряпьем по сундуку, и с большим неудовольствием уставился на собственную тень, разлегшуюся рядом с четырехугольной, от подоконника. Лешик уткнул в нее указательный палец, словно она в чем-то провинилась, одними губами прошептал «уходи» и сам себя не услышал. А тень мелко задрожала, будто рябь пошла по воде, и сдвинулась с места.

    Никогда раньше Лешику не приходило в голову играть с тенью, а тут вдруг выяснилось, что и она не прочь поразвлечься. Он направил палец на кровать, указывая тени, куда ей нужно убираться с глаз — и та послушно оторвалась от подоконника и медленно поползла через всю комнату по полу. Как лужа: прозрачная, темная и живая. Нырнув под кровать, она высунула кончик наружу, будто котенок спрятался, чтобы выскочить неожиданно из засады и броситься в погоню за ниткой. Лешик, видя все это, хотел улыбнуться — и не мог. С того самого момента, как очнулся, его мучала жажда и губы пошли твердой корочкой, не разомкнешь. И он бы напился, обязательно, только в самоваре не осталось воды. Лешик понял про самовар, еще когда ковылял к окну, а откуда понял, и сам не смог бы объяснить. Просто знал — и все.

    Тень выглянула смелее из-под кровати, налилась в ожидании чернотой. Чтобы не обижать ее понапрасну, Лешик ткнул пальцем, указав на печь. Через всю комнату обрадованная тень поползла на новое место — прямо по одноногим следам, оставленным маминым грязным сапогом. Полезла по отвесной стенке (не обожглась, не оставила черных полос на белых кирпичах) и на бабушку забралась, устроилась прямо на шали. Лешик тут же замотал удивленно головой. Про бабушку он ведь ничего не говорил! Погрозив укоризненно пальцем, указал своевольной тени убираться в сени, чтобы встала там в углу. Нехотя спустившись с печи, наказанная тень нашла в двери узкий зазор и потянулась сквозь него, ужимаясь понемногу и скукоживаясь, а потом снова выглянула одним тоненьким хвостиком наружу, всем своим видом демонстрируя, какая она послушная — ничего плохого не затевала. Лешик немедленно ее простил. Поманил пальцем, чтобы она вылезала обратно. Просочившись сразу из нескольких щелей и склеившись вместе, тень понеслась на свое привычное место.

    С каждой новой командой она исполняла желания Лешика все живее, и в конце даже пальцем не нужно было никуда тыкать — достаточно оказалось сильно подумать и захотеть. Лешик опустил уставшую руку, ограничился одними только мыслями, чтобы подозвать ее к сундуку и подоконнику, от которых тень оторвалась. Ему нужно было узнать, сможет она теперь остановиться или так и будет скакать где придется. Тень с легкостью приняла форму щуплых плечей и маленькой головы с торчащими во все стороны завитками. Притихла, ожидая нового поручения, замерла. Только там, где раньше была одна тень, высилось теперь две. И по тому, что вторая ни на одну команду не реагировала, Лешик понял, что эта тень — чужая. Он обернулся, застыл, широко открыв глаза, и даже дышать бросил.

 

    За стеклом, в полуметре от окна висела девочка лет восьми-девяти, заслоняя от Лешика свет соседского фонаря. Узкий козырек крыши не доставал до нее, и девочка мокла под дождем. Белая ночнушка ее от зябко сведенных плечей и до бледно-розовых коленок дыбилась на боках, как мокрый парус, лепилась складками к худенькому тельцу. Волосы сбившимися темными прядями падали на лицо, и по ним водопадиками стекала вода. Изредка струйка с левого виска меняла направление, пробегала по ресницам, и тогда девочка жмурила глаза, сразу оба, а потом открывала их снова — и снова упиралась ими в Лешика. Миниатюрными голыми ножками она напомнила ему игрушечную балерину из фарфора, застывшую навсегда у мамы на столе, в кабинете, в городе. Они обе, и девочка, и балерина, тянули изо всех сил носочки и поджимали пальчики. Только у статуэтки был фарфор, чтобы тянуться, а от девочки до земли оставалось метра полтора свободного пространства, и капли, срываясь с вымокшего до нитки подола, с голых пальчиков на ножках и с прижатых некрепко к бокам ручек — эти капли еще какую-то секунду летели, прежде чем разбиться все же о землю.

    Девочка в очередной раз зажмурилась из-за струйки, а когда открыла глаза, Лешику захотелось кричать. «Мама! Мама! Они уже здесь! Они нашли нас! Они прилетели за нами! Мама!» Но он только задохнулся и тихо захрипел.

 

 

    А когда страх немного отступил, Лешик вспомнил ее и задышал. И хотя сердце еще гулко билось в груди, он уже не боялся. Никто их не нашел. Никто не прилетел за ними. Это была соседская девочка. Не из того дома, что с запертыми ставнями и фонарем, но близко — ее дом был следующим. Асфальтовая дорога теперь тянулась до самой их деревни, так что пешком пришлось идти всего минут пять. И когда они с мамой приехали, девочка стояла в голубом сарафане за своим забором, веснушчатое лицо высунув наполовину сквозь разошедшиеся жердины. Лешик уже тогда чувствовал себя плохо, но шел по единственной улице сам, без посторонней помощи, а незнакомой девочке показал язык, думая, что таким образом здоровается — она не ответила. Он бы сразу узнал ее по веснушкам и крупной родинке на лбу, но дождь и ночь все испортили: родинка скрылась за мокрой прядкой, а веснушки попрятались от темноты.

 

 — Леш! Ты почему встал? Ложись скорее обратно. Холодно ведь, а ты голый совсем!

    Лешик запахнул со всей поспешностью ромашковые шторки, взмолился кому-то, чтобы девочку мама не увидела, и даже зажмурился: хотел, как с тенью, сказать девочке, чтобы она ждала его завтра за коровником, а сейчас улетала — улетала куда угодно, но обязательно и прямо сейчас. И только потом обернулся, не зная даже, подействовало ли, услышал ли его кто-нибудь. «Мама!» — попытался сказать уже голосом и не смог, только захрипел опять.

 — Ты пить хочешь? Бедный мой! Я сейчас, я все принесла... Оставила на улице, забыла. Я сейчас схожу, а ты ложись!

    Припадая на босую ногу, в одном сапоге, мама пошла в сени, а Лешик дождался, пока она выйдет, и выглянул в окно. Девочка улетела.

 

 

    Как только очнулся, Лешик сразу принялся осматриваться. Что мамы нет ни в комнате, ни у соседей, в их пустом доме, он понял сразу, едва открыл глаза, но ему все равно нужно было узнать, где она — и мама нашлась. Она брела километрах в семи от деревни по разбитой глубокими колеями дороге, соединяющей два поселения. Лешик узнал дерево, расщепленное на несколько стволов, мимо которого они раньше часто вынуждены были ходить пешком, пока не проложили асфальтовое шоссе: ходили до старой автобусной остановки и от нее, а еще в магазин. Мама топала в своих сапогах по заросшему редкой травой центру дороги, месила грязь, иногда подскальзываясь на ней, и по направлению шагов маминых Лешик понял, что она уже возвращается. Он видел все это очень нечетко, будто картинку на плохо настроенном телевизоре. Со странного движущегося ракурса, как из маминых глаз, вставали по очереди перед ним сапоги и развевался подол сарафана с подсолнухами, поверх которого мама набросила дедову гимнастерку. Дождя не было ни на дороге, ни за окном, в деревне, но мама все равно кутала руки на груди, соединив оба рукава и спрятав в них ладони. У Лешика закружилась из-за плавных ее движений голова, но он все равно остался с ней, потому что мама грустила. Лешик решил, что это из-за него, из-за болезни, но она думала совсем о другом: о том, что зря это они решили поиграть в богов, зря не просчитали всего, прежде чем запускать. А ведь предупреждали сведущие люди, что не стоит. И вот теперь некуда, может, и вовсе бежать. В город возвращаться нельзя, это точно, а когда до них дойдет волна — вопрос времени.

    Услышав про время, Лешик очнулся во второй раз, уже по-настоящему, подскочил с кровати и принялся живо одеваться. Он порыскал в складках из одеял и нашел мамину кофту с высоким обтягивающим воротником, напялил ее поверх майки, закатав сильно рукава, и натянул шерстяные носки, оставленные специально для него на полу. Остальная его одежда хранилась в шкафу, и лезть за ней не хватило бы времени. Да и складывать ее на место потом — слишком тяжело.

    Лешик собирался впервые в жизни ослушаться маму, и ему самому это не нравилось, но была необходимость, ничего не поделаешь. Даже о болезни нужно было на время забыть. Он ведь пообещал вчера девочке, что встретится с ней за коровником, а обещания следует выполнять.

 

 

    Они в этом году и вовсе не собирались приезжать в деревню. Не до того было. И все планы: про рыбалку и про кровать — Лешик скорее мечтал об этом. А потом все-таки ехать пришлось, вынудили обстоятельства. Перед тем, как сбежать из города, мама еще долго разбиралась с делами. Разбиралась одна, потому что отец уже улетел, оставив их с Лешиком без своей помощи. Все эти несколько дней она обзванивала кого-то, подолгу пропадала в городе и в своем НИИ. Что-то улаживала, что-то решала. Отца мама сказала и вовсе забыть, только как тут забудешь? Исключено! Лешик изредка видел его из окна, когда тот возвращался в их двор. Они жили на пятом этаже, и сверху отец казался маленьким, хотя сам был крупным взрослым и усатым. Он парил в метре или двух над землей, как воздушный шарик в костюме: слишком тяжелый, чтобы взмыть в небо, и слишком легкий, чтобы опуститься вниз. Лешика он не узнавал, хотя тот и махал отцу двумя руками, высунувшись из окна. Они никого не узнавали, не разговаривали — и чем дольше мама тянула с отъездом, тем больше их становилось. Они плыли по улицам, а некоторые все же умудрялись парить метрах в пяти, на уровне второго этажа.

    Когда мама все-таки разобралась с делами, автобусы уже не ходили, и до деревни их довез на машине мамин приятель по НИИ: тоже взрослый, но почему-то безусый. Уезжая, он сказал, что и сам скоро присоединится к ним с семьей, но так и не вернулся. Может, уехал в другое место — или тоже улетел.

 

 

    Лешик оделся и заковылял на выход. Он больше не играл руками в канатоходца и все делал быстро, потому что очень спешил. О бабушке можно было не переживать, она не выдаст — слишком глубоко заснула. Но с девочкой встретиться все равно нужно было до мамы. Нужно было успеть. В сенях он собрался уже сунуть ноги в бабушкины резиновые сапоги: синие, вымытые и на толстой белой подошве — а потом выбрал все-таки дедовы, огромные и черные, вторую пару подхватил под мышку и толкнул незапертую дверь.

    Был день, и пусть дождь решил отдохнуть, берег силы перед новым рывком, — солнце застилали собой серые низкие тучи, отражающиеся еще и в лужах. Небо было сверху и небо было снизу, и было темно и пасмурно. Лешик заковылял по залитой водой дорожке, чувствуя подошвами сапог неровно выложенные плитки. Перед тем, как заснул вчера, мама напоила Лешика горьким облепиховым настоем, и сегодня даже язык не так сильно засох — совсем чуть-чуть. Лешик остановился у остывшего почти самовара, выставленного на убранной гряде, набрал из резного крана с гребешком (не выпуская из-под мышек сапоги) пригоршню теплой воды, напился и смочил губы. Ему хотелось есть, впервые за несколько дней проснулся аппетит, но завтрак мог подождать, а девочка — нет. Он заковылял дальше, а завернув за коровник, улыбнулся — она его дождалась.

 

 — Привет!

    Девочка висела всего в полуметре над землей и смотрела на стену сарая. Когда Лешик появился, она оглянулась, подплыла к нему и принялась, ни слова не говоря, моргать. Лешик представлял собой довольно живописную картину и даже застеснялся немного: высокий воротник доходил ему почти до глаз, а снизу серая мамина кофта прикрывала сапоги, которые Лешику приходилось поддерживать рукой при каждом шаге. И все равно девочка не улыбнулась, не поздоровалась и никак совсем не отреагировала.

 — Ну и ладно!

    Он ведь тоже не смеялся над ее ночнушкой. Лешик опустил принесенную пару сапог перед девочкой и показал на них пальцем, чтобы обувалась, но она даже не посмотрела под ноги — так и упиралась глазами в Лешика и изредка моргала. Дождь кончился давно, и мокрая еще вчера ночнушка высохла прямо на ней да так и застыла треугольными буграми. С реки дул пронизывающий ветер, и хотя девочке это было все равно, Лешику стало холодно на нее смотреть.

 — А ну-ка, дай...

    Он схватил ее руку, хотел погреть в своих ладонях, но пальцы ее оказались теплыми. Девочка была выше его на голову и старше года на два, но Лешик на нее даже не рассердился. Она же не виновата, что так вымахала. Ничего, он скоро тоже подрастет. И догонит еще, и перегонит. А пока ему приходилось задирать голову.

 — Смотри, что я умею!

    Улыбаясь за них обоих, Лешик принялся показывать, как ловко выдрессировал вчера тень. Без солнца ее и заметно-то было едва-едва, и серая прозрачная бахрома носилась потому как угорелая. Почувствовав свободу, не сдерживаемая со всех сторон стенами комнаты, тень легким вихрем металась по грядам, прыгала на сарай и, разойдясь на сотни лоскутов, целиком закрывала собой яблоню. Лешик придумывал все новые и новые задания, а еще через пару минут заметил, что и вторая тень задрожала, оторвалась от девочки и подплыла к его. Лешик обрадовался, и уже две тени принялись кружиться, вытанцовывая, по огороду. Они сплетались и носились наперегонки, путались друг в друге и снова разлетались в разные стороны.

 

    Лешик даже счет времени потерял, но тут же испуганно обернулся, когда девочка посмотрела куда-то поверх его головы. За спиной стояла мама. Он так увлекся игрой, что даже не слышал ее шагов. Лешик подумал, что она сейчас же станет кричать — на отца она часто повышала голос. Он даже шею втянул, съежился, утонув по виноватые глаза в воротнике, но мама молча смотрела: не на Лешика и даже не на девочку — смотрела на тени, резвящиеся беззаботно в грязи. Насмотревшись, она протянула руки и подхватила Лешика под мышки, грубо выдернув из дедовых сапог. Прижала крепко к груди, понесла в дом, а девочке, не оборачиваясь, одно только слово бросила.

 — Убирайся!

 

    Мама пронесла Лешика через все сени, опустила на пол уже в комнате и принялась стаскивать с себя сапоги, неловко балансируя на одной ноге.

 — Ты теперь тоже улетишь? Меня бросишь, оставишь одну, а сам улетишь? Ты совсем такой же, как твой отец! Копия просто! Копия!

    Лешик замотал головой и заплакал. Не потому, что мама ругалась, а потому что и вправду виноват. Горькие слезы перекатывались через ресницы, их тут же впитывал воротник.

 — И не спорь мне! Улетишь! Бросишь! И плевать на мать, на всех тебе плевать! Ну и лети — я тебя не держу! Лети! Улетай!

    Тень, заигравшаяся на улице, вернулась, пролезла под дверью и покатилась по полу к Лешику, хоть тот и мотал головой, чтобы она пока спряталась куда-нибудь, не до нее. Мама, увидев тень, замолчала на полуслове, а потом вдруг опустилась на колени перед Лешиком и жарко обняла — так дернула к себе, что у того чуть голова не отвалилась.

 — Не отдам! Слышишь?! Не отдам! Никому не отдам!

 — Я не улечу, мам! Честное слово! Я не улечу!

 — Конечно, милый! Конечно! Ты ложись, сейчас завтракать будем. Все хорошо! Я больше не сержусь. Все хорошо!

    Утирая колючим рукавом глаза, Лешик побрел к постели, и тень, не успевшая прирасти на свое место, ползла за ним на небольшом расстроянии.

 — Ты поспи, если хочешь. Рано ведь еще. Я пока готовить буду, а ты поспи.

    Лешик забрался, не раздеваясь, на кровать, и мама подошла поправить ему подушку. Она подняла ее, взбила, как всегда делала перед сном, а потом опустила Лешику на лицо и придавила двумя руками, наваливаясь сверху грудью. И пока Лешик барахтался под ней, приподнимая ногами одеяла, шептала ему нежно и горячо.

 — Ты поспи пока! Спи! Спи, мой хороший. Тише, тише! Попозже я тебя разбужу, пойдем на реку, будем удить рыбу и купаться. А пока поспи. Закрывай глазки.

    Она шептала и после, когда уже он и вовсе затих и успокоился, только это уже было ни к чему.

    Лешик не слышал. Лешик спал.

[Reeld]

Кровавый Кошмар

 

 

Спойлер

Монитор торчал в углу стола унылым чёрным зеркалом, но системник мерно гудел. Кленси, угрюмо сидевший положив подбородок на сцепленные в замок пальцы рук и тупо пялившийся в бездонные глубины отражения своей комнатёнки в очередной раз пощупал штанину висевших на спинке его стула брюк.

Почти сухая. А вот всё, что выше паха, расстраивало своей сыростью до невозможности. Но ожидание было столь нестерпимо, что Кленси в очередной раз поставил долг выше личного комфорта, принявшись натягивать на себя этот крайне необходимый предмет гардероба. Ткань неприятно холодила тело, липла к ногам, а что самое обидное — на зелёной ткани остались багровые разводы.
Впрочем, на себе быстрей досохнет. Надо только чуть-чуть потерпеть. Кленси с решимостью водрузил зад обратно на седушку и разбудил компьютер касанием мыши. Проигнорировав полоску уведомлений о новых разговорах в аське он с нетерпением запустил браузер. Стартовая страница прогрузилась быстро.
По инерции принявшись проглядывать обновления перспективных топиков Кленси быстро забанил сто восемнадцать человек, успев, впрочем, перед каждым персонально извиниться. Каждые тридцать банов он прерывался и оглядывал свежепостиранные штаны, но новых разводов крови, к счастью, не появлялось.
Покончив с основными обязанностями, Кленси опомнился, и с опаской подвёл указатель мыши к ссылке на личку.
К ссылке на пустую личку.
Ему никто не писал.
Никто ничего не прислал.
Новый конкурс останется без рассказов.
Задрав голову к потолку Кленси испустил протяжный вой и принялся бить себя кулаками по глазам, чтобы они развидели этот позор. Но глаза так не смогли. Воздух в лёгких Кленси кончился, казалось, что вой, ставший жутким, всхлипывающе-прервывистым, идёт из ниоткуда и отовсюду одновременно, что вся вселенная состоит из этого воя, что...
Пробуждение было тяжёлым. Глаза слипались, в горле першило, за окном надрывалась сигнализация.
— Ыыыы.... — только и смог облегчённо промычать Кленси. Как же хорошо, что конкурс координирует не он! Как же хорошо, что штаны, которые он, поленился снять перед тем как лечь, всё так же зелены, как и в первый...
— Нееет!!! — выдохнул Кленси, увидев окровавленный пах и внутреннюю сторону бёдер...
— Неееет!!! — его вопль был слышен, наверно, даже в Бирюлёво...
— Нееееееееееееееет!!!!

 

Сообщение отредактировал Reeld: 28 September 2015 - 18:32

[Zen Cat]

Хороший конкурс. Работ мало, и все неплохие. 
Раздача слонофф :

 

Спойлер

 

Ушын-Тухун

Хорошо.  

"Звериный оскал постмодерна" ©, ага.. 

Орёл Кастанедович, вертикальная эволюция от АБС, и девочка из Кинга. 

Хорошая, годная смесь, психология матери только показалась мне неубедительной.

 

Морская болезнь

Хорошо. 

"Звериный оскал постм.." ..кхм, кажется, я это уже говорил...

Классический детектив в замкнутом пространстве от Агаты Кристи плюс "Пасынки Вселенной" Хайнлайна. 

Много действия, мало соплей, мой любимый рецепт. Кое-что, правда, шито белыми нитками, ну и в диалогах не без штампованных фраз.

 

 

Карантин

Хорошо. 

"Звериный оскал.." ..простите...

Классический SF боевичок с постепенной раскруткой в интерьерах космического корабля. То ли Рассел, то ли Гаррисон, то ли Дик. 

Не хватает Шварца в главной роли, и несколько рваное повествование. 

 

 

Второй

Нормально.

Единственный текст с действием в Евовском мире. Боевичок с психологией и соплями. Затянуто, и штампов многовато. 

Малобюджетный Голливуд, с голосом за кадром и декорациями из папье-маше. Но с высокими идеями гуманизма, это не отнять.

 

 

Пародию от Рилда мы отметём, как неорганизованную 

[Всебесцветный]

Вне конкурса, так что можно не читать)) 

 

Спойлер

Вестник

«Для человека нет трагедии страшнее,
чем встреча с тем, в кого он так истово верит»

Горячий ароматный кофе обжигал горло, мягкие блинчики с нежно-малиновой начинкой казались безвкусными, и даже проходящая мимо официантка с пышными бедрами и красивым лицом, не вызвала у меня никакого интереса. Мир для меня словно померк, износился, укрылся за пеленой безразличия и апатии.

Я через силу запихал в себя последний блинчик, так и не распробовав его вкус, запил всё горячим кофе и позвал официантку.
– Что-нибудь ещё будете заказывать? – спросила она, подходя к моему столику и виляя своими шикарными бёдрами - законным предметом её гордости. Я лишь отрицательно помотал головой и попросил счёт. Она положила мне на стол бумагу с указанной суммой и, не дожидаясь оплаты, двинулась к другому столику с посетителями.

Расплатившись, я встал со стула, открыл входную дверь и вышел на улицу. День выдался, как на зло, пасмурным. Природа, словно сошедший с ума художник, стёрла с лица земли все яркие краски, отдавая предпочтение серому и его оттенкам. Серым было всё – тротуар, мостовые, флигели домов, закоулки улиц, одиноко стоящие деревья… Даже редкие прохожие, спешившие по своим делам и не замечавшие происходившее вокруг, казались серыми, безликими. Они, словно призраки, проносились мимо меня, и я не смог запомнить лицо ни одного из них, как не старался.

Громыхнуло. Из низких свинцовых туч, окутавших пеленой всё небо, упали первые капли дождя. Словно ведомые чьей-то рукой, они срывались с неба и падали на голову, скатывались по волосам, текли за шиворот, от чего по всему телу пробегала дрожь.

Я побежал. Впервые за свою бесконечно долгую жизнь я запаниковал, перестал понимать, что происходит вокруг. Вернее, я единственный знал, что происходит и именно поэтому сошёл с ума. Я мчался, не разбирая дороги. Я сметал на своё пути все попадающиеся мне преграды. Несколько раз я, кажется, падал, но снова поднимался и бежал. Бежал, пока хватало сил. Бежал, словно за мной по пятам неслись все демоны преисподней, которая не существует. Я знал это наверняка. Потом я упал и закашлялся – грудь ходила ходуном, лёгкие горели огнём и, казалось, что они вот-вот лопнут от того количества воздуха, который я старался вдохнуть в себя. Ещё никогда в жизни я не хотел так сильно пить, как сейчас. Я запрокинул голову и подставил своё лицо мелкому дождю, пытаясь глотнуть хоть немного живительной влаги, но он, словно нарочно, обходил меня стороной и те редкие капли, что падали на моё лицо, только дразнили меня.

Кое-как поднявшись с колен и пошатываясь, я двинулся к стоящему неподалёку одноэтажному домику, чья архитектура явно не вписывалась в общую картину окружающего мира. Мира, принадлежавшего небоскрёбам и хай-тек технологиям. Мира, в котором уровень медицины был столь высок, что люди научились обманывать смерть. Мира, в котором верили в науку, а не в богов.

Двери дома были деревянными, краска на фасаде истлела, облупилась, обнажая местами первозданную наготу стен. Флюгель на крыше так заржавел, что даже резкие порывы ветра не могли сдвинуть его ни на дюйм.

Я подошёл к двери и прикрыл глаза. Постоял немного, решаясь на поступок, после которого обратного пути уже не будет и, взявшись за ручку, толкнул дверь. Она медленно открылась, издав громкий, но приятный скрежет металлических петель и обнажая передо мной внутренне убранство дома. В широкой гостиной со старым деревянным паркетом, пожелтевшими от времени и местами отклеившимися обоями, стоял Он. Его длинные, слегка кудрявые волосы стекали ручьями по плечами, из одежды на нём был просторный белый балахон, босые ноги были обуты в кожаные сандалии – именно таким его чаще всего изображают на фресках. А ещё он улыбался – улыбался не искренне, пусто.
– Ты всё таки пришёл?! – сказал Бог.  
– Вот уж не ожидал тебя ещё раз увидеть.
– Ты ведь сам заманил меня сюда. К чему весь этот цирк? – я почувствовал, что начинаю злиться.
Он примирительно поднял руки.
– Проходи. Не стой на пороге. Дождь скоро доберётся и сюда.
Я зашёл в зал. Наверное, не съешь я сегодня так мало, меня бы вырвало. Всё убранство помещения вызывало отвращение и страх. С потолка свисала старая электрическая люстра, которая вышла из моды несколько веков назад и в которой горела такая же старая цокольная лампа. Стены были завешены коврами, рисунки на которых стёрлись много веков назад. Что на них было изображено во времена их создания - я даже не рискнул бы предположить. Один пол был достоин уважение – чёрные мраморные плиты были плотно подогнанными друг к другу, от чего создавалось впечатление, будто стоишь над бездной. Но даже его красоту портил лежащий на нём ковёр из искусственной ткани и ассиметричным, аляповым рисунком. Если бы тот, кто изготовил этот ковёр, всё ещё был жив – я бы убил его собственными руками.
«Хозяин» дома остановился позади меня.
– Ну как тебе? – небрежно спросил Он, первым нарушая затянувшееся молчание.
– Скверно.
– Всё это было создано не моими руками, а руками людей. - как бы снимая с себя вину, сказал Бог.
– А кто создал людей?
Он промолчал.
– Ты пришёл посмотреть, как я уничтожу мир или решил помочь мне? – снова, нарушая тишину, произнёс Бог.
– Ты зря волнуешься, я прекрасно справлюсь и сам.
– Вообще-то я пришёл, чтобы сказать, что я передумал.
Он снова рассмеялся, но на этот раз громко, искренне.
– Ты знаешь, сколько людей приходило ко мне с подобной просьбой? Десятки, сотни… И знаешь, скольким я отказал? Всем. Так почему ты должен быть исключением?

Я почувствовал, как разочарование наполняет меня. Не то, чтобы я сильно надеялся, что Он согласиться переиграть сценарий, вернуть время вспять или просто сделать всё так, как было до этого. Нет. Но так хотелось верить, что за эти тысячелетия он хоть немного изменился. Стал более… человечнее.
– То есть я не смогу тебя переубедить?
– Нет.
– Будь я проклят, если не смогу тебя остановить! – срываясь на крик, сказал я.
– Ты уже проклят. – резонно заметил Он.

От досады я стиснул зубы и достал из кармана тупой перочинный нож. Этот нож был не для него – убить его ржавым куском железа получилось только в одном мире. Здесь он эту оплошность не повторит. Этот нож был для меня.
– Зачем тебе спасать этот мир? Ты уничтожил их так много, почему именно этот? - создатель сегодня был не в меру словоохотлив.
– А ты не думал, что я мог просто его полюбить? – рукоять ножа в руке стала тёплой. Я чувствовал, как начинает потеть ладонь. Нужно было решаться, пока он не успел остановить меня.
– Любить?! Чушь. Ты не можешь любить. – Он злился. Впервые.
– Ты снова путаешь меня с собой. Но в отличие от тебя, я когда-то был человеком. А кем был ты?
Раскат грома прозвучал внезапно. Дом задрожал, стены заходили ходуном, с потолка осыпались куски штукатурки.
– Уже поздно - дождь приближается. – сказал Бог.
– Разве ты не слышишь?

Я слышал. Чувствовал. Каждой клеточкой своего тела я ощущал, как стираются границы реальности. Как мириады живых существ исчезают, стираются с лица земли, будто они не существовали вовсе. Я слышал предсмертный крик каждого из них. Их голоса, полные безнадёжности и ужаса, звучали в моей голове, и я готов был на всё, лишь бы это прекратилось.
– Я готов заплатить за жизнь этого мира.
– Чем? – кажется, Бог искренне удивился.
– Разве не ясно? – я саркастически посмотрел на него.

Я впервые увидел, как улыбка исчезла с его лица. Стёрлась, будто её там никогда не было, а её место заняла гримаса отвращения и удивления.
– Ты не посмеешь! – от его крика меня едва не разорвало на части. Из ушей и носа потекла кровь, сердце едва не выпрыгнуло из груди. Если не сейчас, то потом будет уже поздно.
– И всё же я рискну. – я улыбнулся и резким движением вскрыл себе горло тупым ножом.
Последнее, что я слышал – это скрежет металлических петель и глухие удары капель моей собственной крови на холодные мраморные плиты.

* * *

Горячий ароматный кофе казался напитком богов, мягкие блинчики с нежно-малиновой начинкой были выше всяких похвал, а проходящая мимо официантка с пышными бедрами и красивым лицом, вызывала во мне страсть или даже похоть.

Я с наслаждением доел последний блинчик, запил всё остатками восхитительного кофе и позвал официантку.
– Что-нибудь ещё будете заказывать? – спросила она, подходя к моему столику и слегка наклонившись вперёд, раскрывая вырез своей кофточки, которой скрывала довольно аппетитную грудь. Я улыбнулся и подмигнул ей. Она понимающе кивнула и положила мне на стол бумагу с указанной суммой, на которой мелким, едва разборчивым почерком был написан номер телефона и фраза «буду свободна после восьми» и, не дожидаясь оплаты, двинулась к другому столику с посетителями.

Расплатившись, я встал со стула и открыл входную дверь. Следуя какому-то странному наитию я обернулся. Увиденное едва не свело меня с ума. Мир позади меня стал исчезать, таять на глазах, словно свечка, которую поднесли к огню. Столики, барная стойка, посетители и даже симпатичная официантка… – всё растекалось, трескалось, тускнело. Настоящее становилось прошлым.

Из моей груди вырвался стон. Я закрыл глаза, чувствуя как влажные ручейки слёз стекают по щекам, и шагнул под дождь. Холодные капли падали с небес, пожирая на своём пути всё, до чего они прикасались. Мир вокруг переставал существовать с каждой каплей и ничто не могло остановить его гибель. Теперь уже ничто.
– Я ведь говорил, что уже слишком поздно. – Он стоял под дождём и улыбался.
– Это последний мир, который ты уничтожил! В следующий раз тебе не победить. Я не дам тебе победить. Слышишь! Я не дам…

* * *

Я проснулся. За окном шёл дождь. Его капли отбивали на карнизе какую-то незатейливую мелодию. Я вылез из-под одеяла и поёжился – в квартире было прохладно. Но не смотря на это, я подошёл к окну и распахнул его. Капли дождя тут же брызнули мне в лицо и я улыбнулся. Этот дождь не имел ничего общего с тем дождём, который был во сне. Этот дарил жизнь.
Я высунулся в окно, подставив голову под холодные струи воды. Внизу, суетясь и спеша укрыться от дождя, суетились люди. Какая-то молодая пара, обнявшись, смеялись, стоя под дождём и отбросив в сторону зонтики. Хозяин кафе, расположенного на противоположной стороне улицы, шёл к молодой паре, неся в каждой руке по чашке. Даже на таком расстоянии я чувствовал запах горячего шоколада и искреннюю благодарность, исходящую от подростков.


Я закрыл окно и застыл от ужаса. На стекле, багровыми буквами свернувшейся крови застыла надпись, которую я, вестник апокалипсиса, больше всего боялся увидеть.

– Нет, только не в этот раз. В этот раз всё будет иначе. Пока жив вестник, будет жить и то, что грядёт за ним. В этот раз я успею. – я достал из кармана тупой ножик и, полный решимости довести дело до конца, посмотрел на надпись.
Аккуратными багровыми буквами было написано: «Этот мир – следующий»

Сообщение отредактировал Всебесцветный: 29 September 2015 - 17:54

[Semi]

Отзывы к рассказам. По просьбе автора отзывов, выкладываю анонимно.

 

Морская болезнь

Спойлер

Единица за отсутствие логики. Даже в тех моментах, где диалог строится вокруг умозаключений, творится что-то безумное — в прямом смысле слова. Глупости преподносятся истиной.

 

– Ну, убийства произошли в двух секторах. Очевидно, что убийца не может жить сразу в обоих. И, скорее всего, он не живет ни в одном из них. Вряд ли он будет гадить там, где спит, каким психом он бы не был.

– Логично. Продолжай.

Оставим разговор о художественной составляющей, ее очень мало. Очевидно? Логично? Вздор. Это капитан такой и его техник? В их руках тысячи жизней?

 

Он с самого порога начал тараторить, даже не пытаясь зайти внутрь.

– Заткнись! Сначала пройди внутрь. Потом я закрою дверь и ты мне все расскажешь.

Мнительный капитан боится, что кто-то подслушает разговор в пустом коридоре, но в кабинете чувствует себя в полной безопасности? Почему? Где логика, автор? Гадать, где скрывается неизвестный преступник (а если их несколько?), который еще и следов никаких после себя не оставил? Глупо. Искать логику в действиях "психа" — и находить? Еще глупее. А почему они вдвоем-втроем этим занимаются? Просто некому больше? Не нашлось среди десяти тысяч? Специалисты-криминалисты повымерли за ненадобностью, никто ведь больше убийствами не балуется. Логично, чего уж там. Придется поверить.

 

Единица за проработку мира: рычаг, открывающий наружный люк; повсеместные видеокамеры (которыми обычно никто не занимается) и отсутствие интеркома или телефона простейшего (приходится ходить по кораблю, ходитьходитьходить); кабинет (!) капитана корабля (какие у него вообще обязанности? читать досье, попивая чай? ловить убийц, когда появятся? следить за камерами?); отсутствие органов, обеспечивающих правопорядок (на десять тысяч человек — никого). Это что за мир такой, где людей закатывают в консервную банку, надеясь, что они сами все организуют? Анархия вдруг заработала на практике? Читателю не сообщается о корабле ничего (сколько секторов? как передвигаются по нему, лифты хотя бы есть? или даже лестницы еще не изобрели? зачем и куда летят?). Вот и выходит, что фантастика тут не в космосе. Допущения такие, что рвут логику на лоскуты.

 

Не дай бог начнется охота на ведьм, как триста лет назад. Дед ему рассказывал, что тогда из десяти тысяч человек на корабле выжило только две тысячи.

 

Еще бы. Если оставить разбираться со всеми проблемами на свете капитана, пару врачей и техника — ничем хорошим это не кончится, тут сразу все понятно. Такие сюжеты работают в команде из десяти человек, но не из десяти же тысяч.

 

И самая большая единица за то, что люди неожиданно перестали друг друга убивать, опасаясь четырех букв, сложенных в страшное слово: шлюз. Автор помнит «Заводной апельсин»? Там мозги пришлось через мясорубку прокрутить, чтобы одного человека добрым сделать, а в этом рассказе единороги какие-то, народилось новое, видимо, поколение. Кто это вообще ходит по этому космическому кораблю? Не люди, а сказочные персонажи. Но ведь и в сказках все не так просто. Колобка любая встречная лиса пытается съесть, а тут человек убивать себе подобных боится. Это для каких детей написано? Что за сказка такая, претендующая исключительными местами на реалистичность? Оглянись, автор, цивилизация сколько тысяч лет насчитывает, а за окном опять война. Кое-где смертная казнь сохранилась — и никто не боится, и никого наказание не останавливает. Уж шлюзами точно человека не запугаешь. Если есть у автора какой-то футурологический ответ, как заставить людей стать хорошими, интересно было бы ознакомиться. Вот уж действительно — тема для размышлений. В рассказе ничего этого нет.

 

По мелочи добирается и остальное: из "того места, куда насилуют", из "ходилходилходилвошелвышелходил" (тут понятно, откуда главный фантастический элемент вырос — хоть полетать один раз довелось, спасибо), из "худого умного лица" (еще не признак ума, господа!). Очень много подобного. Невкусно. Нужно себя читать и перечитывать — и очень критично ко всему подходить.

 

Вот и Зен Кат ошибается. Сахара ему в сопли три ложки жахнули, но это еще не глазурь, у нее все-таки другой рецепт приготовления. Неудавшееся самоубийство? Занятие любовью с самоубийцей? Двойное самоубийство? Это, что ли, не сопли? Да ладно! Агата Кристи, не иначе. Автор, а куда твоя собственная логика спряталась вдруг, когда двое позабыли страх перед шлюзом и бросились наружу, рванув рычаг?

 

Карантин

Спойлер

Этот бы рассказ — да по тому же адресу, в карантин, пока зараза не выветрится. Единица за вражеский челнок-разведчик. Кому он вражеский-то? Единица за бессмысленные с точки зрения сюжета и не сыгравшие в итоге детали. Робот там зачем? Единица за стилизацию. Читателя бы пожалел, уже и книги ведь никому не нужны почти, а ты, автор, последних ценителей распугиваешь подобными рассказами. За двоеточия горизонтальные — еще треть. Вот уж где оригинальность-то пришлось искать..

 

Второй

Спойлер

Единица за рваное повествование и попытку скрыть за ним пустые сцены. Брел по коридору, уткнулся в запертую дверь, потащился в другую сторону. Подобный сюжет только автор мог любовно окрестить голливудским боевиком. А что за осколки везде? Корабль стеклянный — мечта вуайериста?

 

Единица за чудовищные диалоги.

 

-Если б я не был таким толстым, погиб бы вместе с остальными, а так… вот.

 

-Жить очень хочется. Даже мне. Даже сейчас.

 

Люди так не говорят. А если бы и говорили, стоило бы в художественной-то литературе хотя бы наплевать на реалистичность и живописать, а не насиловать читателя.

 

Единица за то, что люди отличаются в рассказе по весу — и только. Очень хочется прочитать про то, как Глен похудеет и станет вдруг Анатолем. Диета меняет человека — какая сочная метафора получится!

 

Треть за то, что автор взял и исказил чужую реальность. И за грубые мазки, когда герою очевидно, что глаза закрывали, но он все еще не понимает почему.

 

Есть у меня подозрение, что этот рассказ Зен Ката. Только его самокритично назвали единственным "нормальным" посреди "хороших", голливудским боевичком, а еще забыли в спешке упрекнуть во вторичности и постмодернизме. Описания стройные, но пустот сюжетных много. Мне этот рассказ больше остальных понравился тем, что идея отличная: гуманизм можно применить только к мертвым. Вот им глаза закрыть не проблема. А попробуй живому — он же в морду кулак сунет, не даст глаза себе закрыть! И в плюс этому рассказу нельзя подобное рассуждение засчитать. Автор ведь совсем о другом писал — о перерождении, в которое не веришь.

Сообщение отредактировал Semi: 07 October 2015 - 23:26

[Clancy]

Ушын-Тухун явно первый. Остальное слабее. Надо думать.

[Zen Cat]

 

Отзывы к рассказам. По просьбе автора отзывов, выкладываю анонимно.

 

Как я понимаю, причина анонимности - то, что это автор Ушын-Тухуна?

Кстати. Не помню, что там было в условиях конкурса - но я ж надеюсь, после подведения итогов не будет никакой анонимности и прочих фиговых листков?

И эта. Semi - если все уже проголосовали - зачем тянуть, выдавай  медали и начнем уже наконец дымарить и срацца   

[Semi]

Как я понимаю, причина анонимности - то, что это автор Ушын-Тухуна?

Кстати. Не помню, что там было в условиях конкурса - но я ж надеюсь, после подведения итогов не будет никакой анонимности и прочих фиговых листков?

И эта. Semi - если все уже проголосовали - зачем тянуть, выдавай  медали и начнем уже наконец дымарить и срацца   

По окончании конкурса всех раскрываю.

Жду последние оценки и выкладываю результаты.

Итак.

Итоговая таблица результатов:

 

1 место:

Ушын-Тухун (14 баллов)

Автор: Nicotinelle

 

2-3 места:

Карантин (9 баллов), автор Zen Cat

Морская болезнь (9 баллов), автор Fallen_templar

 

4 место:

Второй (8 баллов), авторы Semi, Clancy

 

Спасибо всем участвовавшим.

[Zen Cat]

1 место:
Ушын-Тухун (14 баллов)
Автор: Nicotinelle
 
2-3 места:
Карантин (9 баллов), автор Zen Cat
Морская болезнь (9 баллов), автор Fallen_templar
 
4 место:
Второй (8 баллов), авторы Semi, Clancy

 
ОМГ, вот это поворот!   Я проспорил щелбан Semi 
 
add. щаз тут будет более подробная и лютая дымарщина. не переключайтесь..

 

Спойлер

 

Итак. Ответ Чемберлену критикам. 

 

О "Карантине":

 

Этот бы рассказ — да по тому же адресу, в карантин, пока зараза не выветрится. Единица за вражеский челнок-разведчик. Кому он вражеский-то?

Ну дык заявлено жеж, враги - инсигнианцы. Кому интересно происхождение названия - можно погуглить игру Nether Earth для ZX Spectrum, 1987 года выпуска 

 

Единица за бессмысленные с точки зрения сюжета и не сыгравшие в итоге детали. Робот там зачем?

Я лично (невзирая на мнение классика) - обожаю не стреляющие ружья на стене. Хотя в данном случае, если уж так хочется, это можно объяснить. Носителем заразы не мог быть настоящий инсигнианец, она для него смертельна, или она в нем разлагается, и тд тд.

 

Единица за стилизацию. Читателя бы пожалел, уже и книги ведь никому не нужны почти, а ты, автор, последних ценителей распугиваешь подобными рассказами.

И тоже не согласный я.  Щаз у нас, конечно, эпоха сериалов - зритель\читатель привык, чтоб всё приготовили, разжевали и помогли проглотить. Я же полностью солидарен с мнением покойного Бориса Стругацкого - всё, что без ущерба для повествования можно пропустить - следует безжалостно пропустить, доверившись фантазии и домысливанию читателя.

 

За двоеточия горизонтальные — еще треть. Вот уж где оригинальность-то пришлось искать.. 

Согласен, мой косяк - лень и плохая привычка. Что странно, в своих рецензиях я так же привычно их понаставил, вместо правильных троеточий - но рецензент не заметил, нда.

"Холмс, как вы догадались о цвете моих подштанников? Элементарно, Ватсон, вы же опять где то забыли штаны.." 

 

О "Ушын-Тухуне".

 

Рассказ этот, безусловно, лучший. Но - его идея мне не слишком близка, он мне показался таким.. Саймаковским, что ли?.. а я, грешный, Саймака не очень люблю (но признавая его мастерство фантаста, да).  Почему я и разделил баллы поровну с "Морской болезнью" - вот это, при всех косяках, моё. Фантастика плюс детектив, Пол Андерсон там, Эндрю Нортон, да..

Ну а "Второй" - это разочарование конкурса, от Кленси с Семи я ожидал чего-то покруче, чем простенький занудный текст про Еву.  Пороть! То есть это... работать над собой, вот 

 

 

 

Отдельный респект  Semi за конкурс, доведение его до конца несмотря на вялость Творцов (не, ну понятно, устали.. при чём тут призовой фонд..) ну и за деанон. Ибо нефиг.  

 

Да! и все упорно проигнорировали опус Преведа.. то есть, пардон, Всебесцветного. А мне лично понравилось, хоть и немного баян. Простенько, но со вкусом. Автор, пиши еще, и сделай деанон, будь мужыком блеать.  

Сообщение отредактировал Zen Cat: 09 October 2015 - 0:39

[Semi]

В прикреплённом файле - таблица голосования.

Прикрепленные изображения

• 

[Nicotinelle]

Привет. Спасибо за конкурс. Очень было интересно поучаствовать.

Семи уже передал (чуть выше) мои мысли по поводу рассказов, а я только уточню, что ни рецензиями, ни отзывами считать их не нужно. Это те моменты, которые мне показались неудачными, и о них, на мой взгляд, авторам стоит задуматься (посмеяться и забыть — тоже вариант). Немного добавлю.

Спойлер

Все разжевывать в тексте не обязательно, но следует помнить, ссылаясь на Стругацких, что у них-то как раз описания очень детальные, им веришь. А в «Карантине» не говорится о судьбе вражеского челнока, да и моменты перехода с одного корабля на другой опущены напрочь. То ли захваченное судно (оба челноки) в трюме везут, то ли отправили дрейфовать, а сами полетели домой на этом своем "не крейсере". Это, видимо, мое домашнее задание — выяснить, догадаться. Герои без скафандра, а наличие пригодной для жизни атмосферы (и причину появления ее на инопланетном корабле) снова предлагается додумать читателю самостоятельно. Мелочи? А мне так не кажется. Часть сюжета, выброшенная не на ветер даже, а в безвоздушное пространство.

Этим грешат все три рассказа о космосе: ни один корабль ведь невозможно представить, декорации вышли уж очень картонные. То же касается и персонажей. Во «Втором» пожалели слов, чтобы одежду умирающего Глена описать. Создается впечатление, что он голый лежит. Голый и толстый. Сплевывает кровью на живот, а не на комбинезон. Теряется драматизм.

Можно, конечно, посетовать, что читатель пошел привередливый и без фантазии. Но едва ли в его задачу входит дописывать за автором рассказ в голове. Предложение поискать специальную литературу по роботам-инсигнианцам или отличиям капсулы пилота и спасательных капсул из мира Eve Online — путь сомнительный.

Вот по этим причинам я и не могу согласиться с Зен Катом и назвать рассказы хорошими. Недостатки портят их. И тут же добавлю, что написать что-либо — тот же труд. Главное, чтобы он не прошел даром. Надо стараться, учиться, делать выводы и расти над собой. Понимаю, что меня за подобную оценку возненавидят. Но не я ведь, авторы, ваш злейший враг, а вы сами, ваше самомнение. Если кто-то действительно думает, что достиг вершины — вот это страшно, это конец. А ошибаться — самая обычная вещь на свете. Не нужно этого бояться. К моим словам отнеситесь скептически, это не критика, а всего лишь мнение одного человека из семи, кажется, миллиардов. Я не расточаю похвалы, но это еще не значит, что ничего хорошего в рассказах не было. Так, например, неплохой детектив в «Морской болезни» убило для меня посредственное исполнение.

– Это ты по неопытности, – Эриксон задумался, но почти сразу спросил, – Ты к Мани со своими догадками не ходил?
– Ну, совсем то за дурака меня держать не нужно. Конечно, не ходил. Спугнём ещё.
– Это правильно. А к кому он ходил, ты в курсе?
– В секторе семь да. Там он ходил в семьсот девятнадцатую каюту. В секторе тринадцать не знаю. Через минуту после того, как он вошёл, отключились камеры.
– А от кого он вышел, ты посмотреть не догадался? Ладно, сейчас проверим, к кому он ходил.

Автору следует открыть для себя синонимы и обогатить свою лексику чтением, а на меня прошу не обижаться.

Я промахнулся с определением авторства. Каюсь, читал и отзыв, и рассказы очень невнимательно. Графологической экспертизы не проводил и заметил только сомнительную попытку вытащить за хвост постмодернизм (даже там, где его нет). «Второй» за что-то другое потянули — это меня отвлекло. Но ошибка моя глубже. Я ведь подумал, что человек самокритичным может оказаться. Был не прав.

И отдельно несколько слов Зен Кату. Посреди твоего рассказа я поймал себя на мысли, что... вот сижу я и читаю — и читаю я о "говне" и о "румяных яйцах". А почему так? Если вспомнить решил вдруг, как эпатировали буржуа, так ведь "струей жидкого кала" со времен Апулея никого не удивишь. К чему это? Вот за то и упрекал. За стилизацию.

Еще раз спасибо. Единственное мое разочарование на этом конкурсе, что меня не поругали. Честное слово, очень ждал.

[Zen Cat]

1. А в «Карантине» не говорится о судьбе вражеского челнока, да и моменты перехода с одного корабля на другой опущены напрочь. То ли захваченное судно (оба челноки) в трюме везут, то ли отправили дрейфовать, а сами полетели домой на этом своем "не крейсере". Это, видимо, мое домашнее задание — выяснить, догадаться. Герои без скафандра, а наличие пригодной для жизни атмосферы (и причину появления ее на инопланетном корабле) снова предлагается додумать читателю самостоятельно. Мелочи? А мне так не кажется. Часть сюжета, выброшенная не на ветер даже, а в безвоздушное пространство.
 

2.Я промахнулся с определением авторства. Каюсь, читал и отзыв, и рассказы очень невнимательно. Графологической экспертизы не проводил и заметил только сомнительную попытку вытащить за хвост постмодернизм (даже там, где его нет). «Второй» за что-то другое потянули — это меня отвлекло. Но ошибка моя глубже. Я ведь подумал, что человек самокритичным может оказаться. Был не прав.

3.И отдельно несколько слов Зен Кату. Посреди твоего рассказа я поймал себя на мысли, что... вот сижу я и читаю — и читаю я о "говне" и о "румяных яйцах". А почему так? Если вспомнить решил вдруг, как эпатировали буржуа, так ведь "струей жидкого кала" со времен Апулея никого не удивишь. К чему это? Вот за то и упрекал. За стилизацию.

 

4.Единственное мое разочарование на этом конкурсе, что меня не поругали. Честное слово, очень ждал.

 

1. Возможно, я действительно многовато пропустил, и вышло непонятно. "Вражеский челнок" - это и есть земной корабель, на котором происходит действие, пленный взят где-то на планете, что мельком упомянуто, "вражеский" он для пленного.

Но это всё именно что мелочи - это ж не роман, а короткий рассказик, и для развития многоплановых поворотов сюжета места нет. Если раздуть из этого хотя бы повесть - тогда да, тогда можно и про саму операцию захвата, и про типы кораблей, и еще, еще.. 

 

2. Ну дык это. Хотелось написать отзывы, но нельзя было выдавать авторство. Не то, чтобы у меня слишком завышенное мнение об своем опусе, но я старался не допустить деанона. И - похоже, справился. 

 

3. Эпатаж стилем - возможно, и есть (хотя в наше время?.. чем можно еще эпатировать я просто хз). Как по мне это была просто стилизация под устный рассказ, ну типа герой рассказывает вслух. Даже странно слышать такой упрек от человека, свободно цитирующего Апулея  

 

4. Да щаз будет, еще не все завсегдатаи подтянулись   

Сообщение отредактировал Zen Cat: 09 October 2015 - 12:48

[Iv d'Este]

Единственное мое разочарование на этом конкурсе, что меня не поругали. Честное слово, очень ждал.

Имхо. Слог очень хороший, образность прекрасная. Но в рассказе несоответствие — с одной стороны есть герои, связанные с наукой, а с другой рассказ про магию. Ибо когда не даётся пояснений по механике того или иного явления, допустим хотя бы в виде «Согласно открытому в 2035 году принципу Харбера-Гексли...» и т. п., если речь о вещах совсем не реалистичных типа упрыгивающих теней, то это фэнтези. Даже если так пишут Стругацкие. Да, детское восприятие, но разговоры взрослых ухваченные мельком могли бы нести больше информации. Соответственно и про конец это обрыв, а не конец. Потому как весь рассказ ждёшь объяснений, чего это вообще такое происходит, а в конце повествование оказывается трешовым ужастиком «про злых родителей». А ведь ничего не предвещало беды (с этой стороны по крайней мере). Это как начало, середина, кульминация от оскароносного фильма, а конец от какого-нибудь фильма категории Б (не в хорошем смысле). Ход чем-то напоминает Мартина "лишь бы было неожиданно". Поэтому мне как написано — очень понравилось. А сам рассказ по итогам — не понравился.

Сообщение отредактировал Iv d'Este: 09 October 2015 - 12:58

[Nicotinelle]

Зен Кат, твой рассказ меня убивает. Я ведь с самого начала решил, что герои на инопланетном корабле домой летят — очень удивился. Поругал за вражеский челнок, о котором ни слова почти, а после ответа перечитал и хлопнул себя по лбу — кораблей-то два, я просто не заметил, моя вина! Теперь оказывается, что вообще все не так.

И вот имея такой пример перед глазами (различаются авторская и читательская точки зрения колоссально), о своем рассказе скажу. Я так и понял, что интерпретации наши не сходятся. Защищать и рассказывать что-то глупо. Рассказ самодостаточным должен быть в идеале, без томика сносок и дополнительной литературы. И я согласен с претензиями, они обоснованные: можно было бы описать все это сильнее и можно было бы достовернее. Но!

1. Неужели фэнтези стало вдруг чем-то постыдным?
2. Неожиданный конец для меня выглядит по-другому. Я о нем знал сразу же, как название в голову пришло, когда еще рассказа никакого не было. И я не смогу уже с другого ракурса взглянуть. У меня вопрос такой: неужели метафору все пропустили? Она такая банальная, что мне за нее совестно, но именно в ней суть. Рассказ не о фантастике, это правда. Он о жизни самой обычной.

Это моя вторая попытка поиграть в конкурсы, вы уж ругайте, пожалуйста, сильнее и не стесняйтесь в выражениях, я выдержу. Если пойму, что сделал не так, то и писать, может, стану лучше.

 

[Iv d'Este]

1. Неужели фэнтези стало вдруг чем-то постыдным?
2. Неожиданный конец для меня выглядит по-другому. Я о нем знал сразу же, как название в голову пришло, когда еще рассказа никакого не было. И я не смогу уже с другого ракурса взглянуть. У меня вопрос такой: неужели метафору все пропустили? Она такая банальная, что мне за нее совестно, но именно в ней суть. Рассказ не о фантастике, это правда. Он о жизни самой обычной.

Я не большой специалист и не известный любитель фантастики, так что всё сказанное является мохровым имхо, впрочем, по другому и не бывает. У всех это их личное мнение.

Если писатель вдруг позиционирует своё произведение как произведение в жанре научной фантастики, то фэнтези в его произведении это отход от данной позиции. Как позиционируется произведение можно определить по маркерам внутри рассказа. Такие маркеры как "научные сотрудники" и "опыты" приводят читателя к мысли, что автор решил написать научную фантастику. А потом у него не получилось и он написал фэнтези. В самой фэнтези ничего постыдного нет, просто научную фантастику писать сложнее. Есть такое направление модное – фэнтези с бластерами, которое позиционируется как научная фантастика, даже если там про искусственный интеллект и всё такое, всё равно получается сказка о роботах (хотя у Лема это более научная фантастика, чем у многих). Это то, чего делать не стоит на мой взгляд. А произведения в жанре фантастики, но при этом не научной - часто бывают интересными и классным. Из недавнего тех же Олдей взять.

О какой метафоре речь, что дети аки птенцы вырастают и улетают из родительского гнезда? Ну лично я увлёкся интересным сюжетом и мне было не до метафор.

Сообщение отредактировал Iv d'Este: 10 October 2015 - 20:23

[Atrosha]

Если писатель вдруг позиционирует своё произведение как произведение в жанре научной фантастики, то фэнтези в его произведении это отход от данной позиции. Как позиционируется произведение можно определить по маркерам внутри рассказа. Такие маркеры как "научные сотрудники" и "опыты" приводят читателя к мысли, что автор решил написать научную фантастику. А потом у него не получилось и он написал фэнтези. В самой фэнтези ничего постыдного нет, просто научную фантастику писать сложнее. Есть такое направление модное – фэнтези с бластерами, которое позиционируется как научная фантастика, даже если там про искусственный интеллект и всё такое, всё равно получается сказка о роботах (хотя у Лема это более научная фантастика, чем у многих). Это то, чего делать не стоит на мой взгляд. А произведения в жанре фантастики, но при этом не научной - часто бывают интересными и классным. Из недавнего тех же Олдей взять.

https://ru.wikipedia...родское_фэнтези