Вход
Регистрация
Вот солдат, человек, свободный от других.
Причины, приведшие его сюда, не заботят никого, кроме него самого. Те, с кем он ежедневно встречается, либо абсолютно не интересуются этим вопросом (если делают чёртову работу как следует), либо кончаются раньше, чем смогут что-то сказать (если своё дело знает солдат).
На самом деле — не так уж много смысла думать об этом, а тем более — говорить с другими. По крайней мере не тогда, когда жизнь до краёв полна действием, движением и стремлением к сменяющимся в калейдоскопе целям. Он пришёл сюда — сквозь тёрнии к звёздам — и теперь одновременно слит с миром, и отделён от всего существующего, и ярче, чем во всей прошлой жизни, чувствует вселенную вокруг. Он не бывает одинок, а вечное движение, в коем солдат пребывает ежесекундно (если не спит), окутывает его покровом святой неуязвимости.
Его оружие — продолжение его тела (то же скажет и любой достойный воин в любой армии, которую вы назовёте. Иначе он носит не более чем парадную погремушку). Но в данном случае он сам — часть своего оружия (а это уже дано не всем). Оружие — не то, что он держит в руках, из чего целится и стреляет; в лучшем случае выстрел — всего лишь внешнее проявление истинной сущности. Это и не его тело, мускулы и кости — сиё можно считать покровом для оружия. Защитной оболочкой. Скорлупой. Так что же суть настоящее оружие? Непоколебимое и непрестанное движение вперёд, стремление к цели. И он движется вперёд, утверждая себя, себя и вновь себя в бесконечном марше.
Он знает, что его любят. И да, люди любят его, по крайней мере те, кого он отмечает периферийным зрением. Колонисты на астероидах, племена на планетах, старые и новые цивилизации. Когда у него есть время на секунду оглядеться, и если он не послан в эту землю с тем, чтобы опустошить её, он предельно ясно знает, что спасён. Но есть и более глубокая любовь, не та, на которую способны разумные существа. Любовь вселенной, данной ему в ощущениях. Он жив, у него есть предназначение, и мир сделает всё, чтобы оба этих факта оставались истинными. Разве не это — настоящая любовь?
Другие, такие же как он... они тоже чувствуют то же самое, он точно знает. О спасении нет нужды говорить вслух. Они испытывают глубокую верность государству, что тоже верно для всех них, и точно так же не является предметом обсуждения. Есть также неощутимый долг перед жителями любой из этих выжженных, изуродованных войной, поверхностей, по которой солдат проходит прямо сейчас. Долг есть, пока он есть, а потом — взвод уже не здесь. Первичная цель — марш вперёд, движение ради самого движения, честь — в том, чтобы шагать, и — делая это — защищать себя от прошлых жизней, от ошибок и сожалений.
Он не знает, чем заслужил эту честь, но сделает всё, что может, чтобы успеть расплатиться по этому счёту до конца своих дней.
***
Вот солдат, человек свободный.
Причины, приведшие его сюда, иногда неясны. Те, с кем он ежедневно встречается, либо абсолютно не интересуются этим вопросом, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы сделать чёртову работу как следует, либо кончаются раньше, чем смогут что-то сказать, хотя всё чаще солдат обнаруживает, что не успевает достаточно быстро принудить их к молчанию.
На самом деле не так уж много смысла думать об этом, боится он, а уж тем более говорить с другими, не в жизни, которая должна быть до краёв полна действием, движением и стремлением к сменяющимся в калейдоскопе целям. Он пришёл сюда — сквозь тёрнии к звёздам — но теперь начинает ощущать, что отделён от всего существующего, и всё чаще тонет в прошлой жизни, относительно которой уже не так уверен, что жизнь принадлежит ему. Он не бывает одинок, и это раздражает его все больше с каждой секундой, и приходят мысли, не проклят ли он.
Не то чтобы он был болен. Он просто не чувствует себя как надо. В прошлом он мог терпеть пустоту своей жизни, поскольку в ней был смысл. Теперь он словно бы провалился в щель бесконечной пустоты, и если смысл и есть, то не ясно, какой именно. Он носит оружие, смотрит на него, когда стреляет — так, словно бы оружие было в руках кого-то совсем другого.
Он думает — а может быть, он и есть кто-то другой?
Кем бы он ни был, это не тот, кто шевелит его руками, кто целится, кто стреляет. И не тот, кто владеет его телом, мускулами и костями. Единственное доказательство существования, изредка проскальзывающее — это непоколебимое и непрестанное движение вперёд, стремление к цели. И он движется вперёд, в ползучем страхе момента, когда его, его, его — не будет.
Он знает, что им восторгаются. И да, люди смотрят на него, как на маяк света во тьме, по крайней мере те, кого он отмечает периферийным зрением. Колонисты на астероидах, племена на планетах, старые и новые цивилизации. Когда его разум достаточно ясен, чтобы на секунду оглядеться, в местах, в которых он не чувствует себя опустошенным, он предельно ясно чувствует, что принёс им спасение. Но есть и более глубокое чувство, не то, на которое способна какая-то отдельная кучка разумных существ, но то, что сообщается чем-то, существующим в его голове, будь оно данным в ощущениях или нет; оно живое, у него есть предназначение, и мир в каком-то смысле намерен сделать так, чтобы два этих факта оставались истинными. Он не знает, что это такое.
Те из других, кто чувствуют так же, как и он — насколько он может знать, чувствуют то же самое. О здравом рассудке нет нужды говорить вслух. Они испытывают глубокую верность государству, что тоже верно для всех них, и точно так же не является предметом обсуждения. Есть также неощутимый и туманный долг перед обитателями любой из адских дыр, по которым они проносятся раз за разом. Долг есть, пока он есть, а потом — взвод уже не здесь, и всё становится неприятно отдалённым и не имеющим смысла для жизни. Первичная цель — марш вперёд, движение ради самого движения, честь — в том, чтобы шагать, и — делая это — защищать себя от жизней, от тревог и страхов.
***
Вот солдат, человек одинокий.
Причины, приведшие его сюда, не имеют значения, и если он и думает об этом, в жизни, наполненной оглушающим шумом и бессмысленным движением, и столкновениями, отдающимися эхом во всём, что вокруг — то исключительно в редкие минуты молчания. Те, с кем он встречается, кажутся абсолютно непонятными. Большую часть времени он едва ли в силах произнести то, что думает.
Нет ни мыслей о ситуации, ни разговоров с другими солдатами. Его жизнь — цепочка несвязанных вспыхивающих изображений, звуков и ярости, источник которых бесконечен и неостановим. Он пришёл сюда, и в этой борьбе потерял связь со всем и всеми, кого знал. Иногда — в редкие, святые моменты — он одинок, не принадлежит никому и ничему. В остальном же он живёт жизни других сущностей, населяющих его, без права на одиночество и что бы то ни было помимо тумана бесконечного движения и бытия марионеткой на ниточках.
В моменты ясности он чувствует, словно бы им владеет какое-то другое существо, в бою и повседневной жизни. Открывая рот, он не знает, будут ли его слова — если он вообще хоть что-нибудь произнесёт — иметь для него смысл. Когда он идёт, он не знает, когда он повернётся, остановится, упадёт на колени. Он становится бесполезным оружием, парадной погремушкой. Всё, что у него есть — тело, мускулы, кости. Вся прочая его жизнь принадлежит силе, которую он не понимает.
Его сны — о других местах, и в этих снах есть память, которой не было. Когда он ест, он думает о голоде, когда пьёт — о жажде, когда двигается — о покое.
Он знает, что его боятся. И да, люди трясутся в его присутствии, по крайней мере те, кого он отмечает периферийным зрением. Они знают, на что он способен — то есть, знают больше, чем он сам. Колонисты на астероидах, племена на планетах, старые и новые цивилизации. Видя их, он не знает, существуют ли они на самом деле, или являются всего лишь воображением высшей силы. У него есть способы узнать это, и так он может получить временное облегчение. Но мимолётная лёгкость стекает с души быстрее, чем капли крови с рук. Есть более глубокий страх, окутывающий его: не тот, которым светятся другие, но тот, что сидит внутри. Страх, исходящий от чего-то другого. Которое может быть разумным. Если это действительно так, если оно живое (как и сам солдат), и у него есть цель — то он не понимает, как он может поддержать эти два факта истинными.
Есть и другие солдаты, и те немногие, кто похож на него — в точности такие же как он. Все остальные относятся к ним так, как если бы они были серьёзно больны (возможно, это правда) и были опасны для себя и других (а это — абсолютная истина). О дезертирстве нет нужды говорить вслух. Иногда люди просто исчезают. По собственной ли воле, или государство сняло их с доски, где проходит бой? Он не знает. Когда это доходит до начальства, информация становится закрытой, и так же закрыта симпатия и помощь. Теперь они верны более себе, нежели чему бы то ни было ещё в этом проклятом мире, и их основная задача — не потерять жалкие останки разума.
***
Вот человек, принадлежащий себе.
Причины, приведшие его сюда, предельно ясны. Те, с кем он ежедневно встречается, могут задавать вопросы, и он постарается ответить, но в основном он просто старается сделать свою работу как следует. Их голоса — единственное, что он слышит; голос внутри головы наконец-то исчез. Он не скучает по нему, но иногда не хватает «эха». Молчание, оставшееся после ухода голоса, так всеобъемлюще, что с ним трудно свыкнуться.
Иногда он думает о своей прошлой жизни и говорит о ней с теми, с кем работает. Эта жизнь не до краёв полна действием и движением, но в ней есть обновлённый смысл. Он пришёл сюда — сквозь тернии к звёздам — и теперь одновременно не тревожится о мире и примирен с ним ярче, чем во всей прошлой жизни. Теперь он среди друзей, и выйдя из потока движения, которым было его недавнее прошлое, он наслаждается чувством покоя.
Он всё ещё пользуется оружием — потому что решил так, но может отложить его в сторону и уйти навсегда. Это знание позволяет ему двигаться дальше: если когда-нибудь он захочет уйти, всё его оружие станет парадной погремушкой. Он не будет держать его в руках, целиться и стрелять, оно не будет его телом, мускулами и костями, не будет пытаться прорваться через трещины в его разуме. В этом смысле, хоть он всё ещё и воюет, он движется вперёд, и это он, он, он сам и больше никто.
Он чувствует себя, свободен от шума, и постоянно удивляется, как же много любви в его сердце. Колонисты на астероидах, племена на планетах, старые и новые цивилизации. Иногда он останавливается, чтобы оглянуться и оценить, что он сделал со своей жизнью и с жизнями тех, кого коснулся. Облегчение, которое он чувствует, очищение от грехов прошлой жизни, ощутимо и предельно четко. Есть и более глубокая признательность: чуждая разумная сущность исчезла из вселенной, данной ему в ощущениях. Он жив, и благодаря тренировке, опыту и технологиям, встроенным в его голову, у него всё ещё есть цель. Разве не это — настоящая жизнь?
Другие, такие же как он, чувствуют то же самое. Это хорошая тема для обсуждения. Они не испытывают верности никому и ничему. Он служит сам себе. Если есть служба — она есть ровно и только тому, кто нанял их, чтобы пройти по выжженной, изуродованной войной поверхности, что расстилается перед ними здесь и сейчас. Но есть и более высокий долг, менее ощутимый и куда более важный. Долг памяти о прошлой жизни, о бесконечном движении вперёд, о мгновении, когда они вырвались из круга жизней и безумия. Это долг перед силами, заставившими его прожить то, что было прожито, с полным осознанием, к чему это приведёт.
Он не знает, чем заслужил эту пытку, но сделает всё, что может, чтобы предъявить за неё счёт — и успеть сделать это до конца своих дней.
Сообщение отредактировал Clancy: 04 June 2012 - 21:24
Наверх
